Пресса

«Нет папы, нет мамы, нет вороны и нет меня…»

«Язычники» А. Яблонской на фестивале «Новая пьеса».
Прокопьевский драматический Театр им. Ленинского комсомола

Показанный в программе «Новой пьесы», при всей своей внешней простоте и отсутствии ярких театральных эффектов, сложных декорационных решений, спектакль засасывает, забирает тебя в какой-то страшный омут, в самый эпицентр нашего славянского коллективного бессознательного.

Сюжет последней и такой неоднозначной пьесы Яблонской можно пересказывать, а можно и нет. В любом случае, он ничего не объяснит. Ну, все же… Есть безработный музыкант Олег, есть его жена — неудачливый риэлтор Марина, их дочь Кристина, которая смертельно влюблена в переспавшего с ней по пьяни преподавателя Сергея, есть бывший боцман, который делает у них в доме ремонт и верит в духов и африканского идола. А есть нагрянувшая вдруг Наталья Степановна, мать Олега, та, что бросила его в двухлетнем возрасте и пошла по монастырям отмаливать свои грехи. Дальше есть ряд событий: камерное «крещение» этой маленькой модели киевской Руси под давлением воцарившейся Натальи Степановны, прыжок Кристины из окна, а в итоге изгнание и смерть богомольной старушки. И можно воспринять эту историю как рациональный диспут о вере и религии, о язычестве и христианстве, о том, что когда религия подменяет веру (какая бы она ни была — христианская или языческая), она утрачивает свой истинный смысл.

Но пьеса Яблонской и спектакль Поповой, кажется, совсем не об этом. Настолько страшный коктейль замешан внутри у каждого из нас, что любая попытка разобрать его на составляющие и изъять лишнее, ненужное, враждебное, любая попытка найти правых и виноватых открывает такой «ящик Пандоры», что лучше и не ворошить. И в спектакле Поповой, в его, казалось бы неспешном, темпоритме, в разреженной атмосфере, где люди разговаривают не друг с другом, а с пустотой, вакуумом, который их разделяет, начинает вырастать и заполнять все пространство страшное, почти осязаемое божество, идол по имени «счастье»…

Сценическое пространство, которое сочинили для спектакля художники Александра Ловянникова и Михаил Кукушкин, словно зеркалит зрительный зал. Перед нами возвышаются ряды черных кресел, затянутые листами полиэтилена. Возле первого ряда разбросаны ведра и тазы — пустые и с желтой краской (инвентарь делающего ремонт Боцмана). Когда возвращается Наталья Степановна (Алевтина Серебрякова), она собирает полиэтилен вокруг спинок кресел, включается подсветка — и перед нами уже темные лики православных икон. А когда жизнерадостный Боцман (Александр Огарев) рассказывает об Африке и идолах, ведра и тазики превращаются в ритуальные барабаны. Так религиозные символы возникают из обыденных, лишенных всякой энергии предметов, вся эта жуткая смесь православия и язычества словно прорастает в них. И (какая интересная работа со зрительским восприятием!) я вижу иконы, идолов, урбанистический целлофан оказывается то крестильной рубашечкой, то погребальным саваном. Пространство оживает, а борьба христианского и языческого начинается и в зрительском сознании тоже.

Прокопьевским артистам удалось сыграть миры, вселенные своих героев, которые могут взаимодействовать, только подавляя друг друга. Курт Воннегут когда-то писал, что люди на нашей планете видят своих ближних так, как если бы смотрели друг на друга в бинокль и не могли пошевелить головой. Кажется, так видят друг друга герои прокопьевских «Язычников». Кристина Елизаветы Жуйковой даже мизансценически отделена от всех, но внутреннее расстояние между этой героиней и остальными гораздо больше сценического. «Я — агностик», — твердит она упорно, а потом рассказывает (не героям спектакля, а пустоте между сценой и зрительным залом), что той мамы, которая «показала мертвую ворону», уже нет. Странное, нелепое утверждение повторяет она раз за разом. И вдруг перед нами оказывается человек, который решил, что Бог умер. И тогда кажется, что прыгала она из окна вовсе не от несчастной любви, а потому что «больше нет мамы, нет папы, нет вороны и нет меня…».