Пресса

Такая у нас Вера, мать ее

«Ипотека и Вера, мать ее» Е. Черлак на фестивале «Новая пьеса».
Красноярский ТЮЗ

Пьесу, по которой поставил свой спектакль в Красноярском ТЮЗе Семен Александровский, автор её Егор Черлак написал для одного из драматургических конкурсов на тему что-то вроде «Вера в современном обществе». Главную героиню пьесы зовут Вера, и она (простите за тавтологию) верит… что, если собрать этикетки от восьмидесяти творожных сырков, то можно выиграть домашний кинотеатр, а если упаковки от «колец кальмара», то японский мотор для лодки. А еще она верит, что если все это продать, то хватит, на первый ипотечный взнос, и что ребенок её, когда вырастет, будет жить долго и счастливо в большой просторной квартире купленной в ипотеку. И так она во все это верит, что даже дочку свою назвала Ипочкой, Ипотекой.

Другие герои пьесы тоже не без веры живут. Восточный человек Алик, хозяин ларька, в котором работает главная героиня, верит, что когда-нибудь поедет в Америку познакомится со Стивеном Сигалом, и там его не будут ненавидеть за то, что он «черный». Сменщица её, Кристина, верит, что попадет в реалити-шоу и переедет в Москву, а местный следователь Ярослав Игоревич верит, что он храбрый рыцарь в блестящих доспехах. И не важно, что Кристина не станет звездой реалити-шоу, Вера не накопит на первый ипотечный взнос, а Алик и милиционер в борьбе за сердце главной героини (то есть в борьбе за Веру) убьют друг друга. Ведь у каждого в этой пьесе есть вертикаль, пусть и выстроенная из таких сомнительных кирпичиков, как эти.

Спектакль «Ипотека и Вера, мать её» Семен Александровский сочинил вместе с актерами красноярского ТЮЗа в рамках режиссерской лаборатории всего за шесть дней. Но это ли важно, когда режиссер нашел адекватное материалу сценическое решение, способ актерского существования, а главное, интонацию, с которой лучше всего доходят до зрителя транслируемые пьесой простые истины?

История разыграна предельно театрально: теневой план, условное карикатурное существование актеров в одних сценах перемежается словно очеловечиванием в других, а вместо монологов на зрителя — оперные арии. И через все действие решающий сценографический прием: два героя постепенно, от выхода к выходу, будто обрастают нелепыми картонными доспехами. И сначала все эти налокотники-наколенники, мечи и забрала вместе с фонограммой из индийского фильма «Танцор-диско» и такими же, как из индийских фильмов (или отечественных «мыльных опер») персонажами, кажутся режиссерским сарказмом по поводу винегрета из веры и наивных мечтаний в наших головах. «Вот, — думаешь, — здесь корень всех проблем». Вот приговор для «русской головы», в которой все в кучу: индийское кино, рыцарские сказки, любовные романы, ипотека, лотереи и лохотроны, уверенность, что где-то там лучше, чем здесь, что придут, спасут, накажут обидчиков, что нужно ждать, вырезать этикетки, копить крышечки от кока-колы или еще от чего. И тут же вспоминаешь, что пока ты тут сидишь на сцене Московского ТЮЗа и смотришь в рамках «Новой пьесы» на эту прекрасную иллюзию, там, за стенами театра, на Пушкинской площади — омон, кордон и люди в автозаках…

Но иллюзия вступает в свои права, и из картонных накладок вырастают средневековый рыцарь и японский самурай. Начинают бой Восток и Запад, и у каждого своя вера, не в Христа и не в Аллаха, а в Бодуэна Арамейского и Стивена Сигала. А потом открывается занавес — и в зрительном зале МТЮЗа стоит вульгарная продавщица Кристина в роскошном платье с кринолином и исполняет оперную арию о своих успехах в Москве. Как прекрасна она! Ведь в этом вранье, в этой иллюзии — вся ее сила, вся ее жизнь. Так же, как вся жизнь главной героини заключается в абсурдной вере в ипотеку. И тогда вдруг начинает казаться, что, может быть, это лучшее, что есть в нас: даже когда все отнимут, все запретят, когда «закрутят все гайки», все равно останется наша наивная, нелепая, бессмысленная, но такая непоколебимая Вера, мать ее.