Пресса

«Наш класс» театра на Воли: проверку на человечность не прошли

Спектакль "Наш класс" польского театра на Воли показали в рамках "Новой пьесы" на "Золотой маске". Традиционно для актуального польского театра предметом спектакля режиссера Ондрея Списака стала рефлексия на тему войны и национальных зверств.

Пьеса Тадеуша Слободзянека ставит вопрос - что происходит с людьми, когда они совсем незаметно превращаются в убийц. И в этом процессе нет ничего сверхъестественного - как раньше дружили, играли в "любит-не любит", пели песни, так теперь, так же привычно и рефлекторно насилуют, разбивают головы, сжигают своих соседей, с которыми прожили столько лет.

В фокусе пьесы - старшеклассники в Едвабне, сюжет - судьба каждого из одноклассников, история начинается в 1925 и заканчивается 2000-ми.

На сцене - несколько деревянных парт, учительский стол, в глубине - черная стена с дверным проемом. Над дверью то крест, то серп и молот, то свастика - единственная примета времени, кроме этой маленькой детали ничего не меняется. Но меняются люди, мгновенно меняя маски, мундиры, друзей, убеждения. Время требует не только определенного мировоззрения, но и четко отобранных чувств - узконаправленной ненависти, громкого патриотизма и т.д.

В спектакле почти нет предметов, все достаточно умозрительно: герои все время на сцене, и живые и мертвые, действия переданы условными жестами, взрослые обозначают детей радостными речевками, громкими песнями, общего характера сценками из школьной жизни - так как мы ее себе представляем. Какие-то дразнилки, беготня, игры, драки. Первые влюбленности, тайные записки, нахальное любопытство, стыд. Мечты, которым не суждено сбыться – кто-то хочет быть пилотом, а станет жандармом, и так далее, и тому подобное. Многие не успеют стать ни кем. Дурацкие официозно-бодрые школьные стишки, которые обычно пишут унылые и неискренние взрослые, прерывают действие на протяжении всех трех часов и ставят жирную точку в финале. После очередной страшной истории, слаженный взмах рук, бодрые голоса, натянутые улыбки – стихи про то, как хороши жить в Польше, как беззаботно детство, про великого поляка Коперника, остановившего солнце и закрутившего землю.
Тридцатые годы – первые признаки меняющегося времени. Теперь в начале урока читают молитву, а евреев пересаживают на задние парты. Дети уже не совсем дети, еврея Менахема зверски избивают патриотично-националистически настроенные одноклассники. Владек бросает камень в Якуба, евреи задают вопрос – "какая вера заставляет громить еврейские лавки?". В последние дни всеобщей беззаботности один из ребят – Абрам – уезжает учится в Америку. Интеллигентный, худенький, в очках, он будет сидеть на корточках около стены и наблюдать, не понимая, за тем, что происходит с его родным классом. А его пространные, исполненные ностальгией по юношеской дружбе, письма будут странными приветами из другого мира.

На короткое время крест сменяется серпом и молотом – и вот уже католический дом превращен в кинотеатр "Аврора", безалаберный счастливчик Менахем крутит кино, а еврейские дети читают Маяковского. Поляки создают подпольное общество, но их отвага и национальная гордость загоняет их в ловушку. Зигмунт, связанный с арестованным отцом, становится советским агентом и сдает одного из своих – эта страшная тайна будет тянуться за ним всю жизнь. Власть быстро меняется, над классной дверью – свастика, и вот уже воспрявшие патриоты зверски убивают одноклассника Якуба, методично, по очереди насилуют красавицу, мечтавшую стать актрисой, Дору, смеются над ползающими по площади евреями и бесстрастно придумывают, как быстрее и больше убить.

Погибшие не исчезают – встают, отряхиваются, с просветленными лицами отходят в глубину сцены. Сюжет второго акта будет разворачиваться на фоне парты в проеме двери, за которой сидят Якуб и Дора. Постепенно территория смерти будет расширяться, а пятачок жизни становится все меньше и меньше. Класс соберется заново, уже примиренный, решивший все свои споры, теперь потерявшие значение.

Евреев почти не осталось, только Зося спасла Менахема, укрыв в овине, только Владек, туповатый, неотесанный, за компанию участвовавший в зверствах, спас Рахельку, сделав своей женой. Свадьба окрещенной и превратившейся в Марианку Рахельки и Владека – странное празднество, пир во время чумы, когда мертвые тоже приглашены и пируют вместе с живыми. Рахелька – деревянная, с навсегда застывшим выражением безучастности на лице. Подарки – каждый приносит что-то для дома, серебряную посуду, утварь – а покойники узнают вещи из своего дома. "Чье это?" - "Мое!". Рахелька узнает салфетки из родительского дома, но с благодарностью принимает.

Жизнь закручивает гайки, путает, загоняет в ловушки – и когда евреям представляется шанс отомстить, никому не становится легче от этой справедливости. История – мясорубка, смены властей – жестокий конвейер, и все становится одинаковыми. Менахем, спасавшийся несколько лет в овине, становится НКВД-шником, следователем по делу еврейских погромов в Едвабне. Пытает своих одноклассников, с осознанием своей правоты, бьет и бьет Зигмунта, Хенека, и досадует лишь на то, что Хенек – раввин, и многое себе не позволишь.

Прошлое со временем все ближе, а не дальше – покойники выходят на сцену: Дора танцует с Рысеком, когда-то влюбленным в нее, а потом изнасиловавшим и убившим. Якуб кружит Зигмунта, насмешливо вопрошая – "думаешь, никто не знает, что это ты донес на Рысека?".

Прошлое мстит – время раскидало одноклассников по миру, но и там прошлое не отпускает, догоняет, напоминает о себе, требует платы. Погибают сыновья Менахема в Израиле и Зигмунта в Польше. Кончает собой Менахем, мучительно умирает Зигмунт, Рахелька и Владек отправляются в дом престарелых, испугавшись мести соседей – ведь Владек уже в 2000-х позволил себе говорить о всем, что было, в газетах, и сразу – разбитые окна и письма с угрозами.

Новых погибших встречают одноклассники – кланяются друг другу, переговариваются, вместе тащат парты, столы. "Одноклассник – больше, чем родственник" - говорит кто-то из убийц и насильников, продолжая свято верить в эту нехитрую, не сработавшую концепцию. Спектакль не дает никаких ответов, скорее констатируя факты, фиксируя зверства и выхолощенную чувственную сторону человеческой природы. Рахелька к старости смотрит по телевизору только передачи о животных – в их жизни она находит смысл, в человеческой уже нет.