Театральная компания ЗМ

Пресса

11 апреля 2007

Мой столик, шкафчик мой

Ольга Егошина | Новые известия

Латвийский режиссер Алвис Херманис часто обращается к русской прозе и драматургии. В этот раз, выбрав рассказ Татьяны Толстой, он поставил спектакль на русском языке. «Соня» должна была быть показана в столице прошлой осенью, но тогда спектакль задержали на латышско-российской границе. Сейчас Херманис приехал на «Золотую маску» получать премию за постановку «Долгая жизнь» как за лучший зарубежный спектакль. И в рамках фестиваля показал свою новую работу.
Репетируя «Долгую жизнь» – спектакль о латышских пенсионерах, живущих в коммунальной квартире с советских времен, актеры Алвиса Херманиса посещали дома престарелых, квартиры одиноких стариков, даже получили разрешение забрать оставшиеся от умирающих одиноких пенсионеров вещи. Реквизит «Долгой жизни» потрясал своей подлинностью. Интерьер нового спектакля «Соня» подобран с любовной тщательностью, с вниманием к каждой мелочи – примусу, чашке, ножу, подушкам на кровати, дорожкам с мережками, полотенцам, скатертям и занавескам. Описывая этот спектакль, рискуешь превратиться в реквизитора, взахлеб рассказывающего, какая там подлинная печка, какой буфет с поврежденной резьбой, какой шифоньер с овальным зеркалом на одной из дверок. Можно ли воссоздать человека по сумме его вещей? Вообразить его, разглядывая его комнату, его платья? Белье, сложенное аккуратными стопками в шкафу? Пока по комнате ходят двое незнакомцев в чулках на голове и перетряхивают содержимое кухонных шкафчиков и буфетной кладовой, мы представляем себе хозяйку дома с полной отчетливостью, до бантика и рюшечки на платье. И понятно, что любой исполнитель на этом месте будет только «заместителем» той, которой больше нет. Пухлый мужчина раздевается до трусов, натягивает на себя комбинацию, женские чулки на резинках, парик с бигуди, халат – и деловито отправляется хлопотать по хозяйству. Как объяснял сам Херманис, роль некрасивой толстой дуры он просто не мог предложить ни одной актрисе. И тогда родилась идея, что Соню будет играть мужчина.

Мужчина не произносит за весь спектакль ни единого слова. Он строчит на швейной машинке, любовно фарширует яблоками курицу, украшает торт. Украшение торта выливается в отдельный, под аплодисменты идущий номер: коржи смазываются кремом, потом шоколадом, потом выдавливаются конвертиком розочки, на розочки кладутся вишенки, а поверх всего – трется палочка корицы.

Текст отдан второму участнику – Евгению Исаеву (до недавнего времени рабочему сцены), который и повествует обо всех нехитрых событиях из жизни Сони. Рассказывает, как вкусны были приготовленные ею мозги, вымя, почки. Как она любила детей. И что ее торты были неподражаемы. Ковыряя ложкой приготовленный торт, рассказчик осоловело падал лицом в крем. И все оставшееся действие так и продолжал свое повествование с перемазанным лицом.

Режиссера, судя по всему, пока больше всего интересуют именно маленькие люди страны Советов: ждут ли они ревизора в городе N или доживают свой век в коммунальной квартире. Или, как Соня, просто всю жизнь живут для кого-то: то присматривая за соседскими детьми, то обшивая знакомых. Самое значительное событие Сониной жизни – письма выдуманного Николая, которого создала от нечего делать веселая компания и который зовет ее своей розой или газелью. Толстая здоровая бабища, прочитав первое письмо, хлопнется в обморок, а потом любовно спрячет конверт среди необъятных панталон и лифчиков. Смешно? Конечно, смешно. Особенно, если вы сами никогда не бегали с замирающим сердцем к почтовому ящику и никогда не хранили ни одного выученного наизусть, до запятой, письма. Тогда над дурищей Соней можно смеяться… до слез.

Сентиментальную ноту прозы Татьяны Толстой Алвис Херманис усиливает и оркеструет. Чем более жесток человек, тем более он склонен к сантименту. В жестокие времена сентиментальность в искусстве находит особый отклик зала. Всем вдруг захотелось ностальгической слезы над вещами своего детства: мой столик, шкафчик мой! Засушенный гербарий прошлого ищется в антикварных магазинах. Захотелось вздохов умиления над несчастной жизнью пенсионеров. Или сострадания (с позиций превосходства) к печальной любви уродливой дуры. С ее вздохами у окна, бесконечными письмами и пожертвованной единственной драгоценностью – брошью-голубком.

Натуралистический и ностальгический театр Херманиса отвечает чаяниям сегодняшнего зала. И потому закономерно, что из многочисленных зарубежных спектаклей, побывавших в Москве в прошлом сезоне (куда более масштабных по задачам и целям, более крупных по мыслям и разнообразных по режиссерским приемам), выбрана была именно постановка рижан.


оригинальный адрес статьи