Пресса

12 апреля 2007

Тамбовский волк нам "Амиго"

Марина Давыдова | Известия

На фестиваль "Золотая маска" приехал спектакль Николая Коляды, самого плодовитого и репертуарного автора современной русской сцены, прародителя целого направления в русской драматургии, создателя театра собственного имени, режиссера чужих и собственных пьес. Новая пьеса Коляды называется "Амиго".

О выдвинутом на национальную театральную премию спектакле знаменитого екатеринбуржца можно, в сущности, сказать то же самое, что и обо всех других его спектаклях. И, главное, почти обо всех других его пьесах. А также о пьесах многочисленных его последователей и учеников. В этих пьесах живут любопытнейшие люди, которых не встретишь в иных странах и частях света. Говорят эти люди на диковинном языке, который, конечно, русский, но та-а-а-кой русский, что любому русскому, исправно читающему книги и посещающему театр, в какой-то момент хочется дотянуться до словаря и проверить значение замысловатого эпитета. Тут так упражняются в нахождении для своего собеседника предельно точной дефиниции, что... Ах, отчего я не лингвист! Стихийные языкотворцы, туды их в качель!

Одеты эти люди тоже "спесифисески". Вроде и не в лохмотья, но одеждой в привычном для современного человека смысле этого слова их наряды никак не назовешь. Что едят эти люди, не очень хочется себе представлять. Достаточно сказать, что едят они гораздо реже, чем пьют. Друг к другу относятся с плохо сдерживаемым хамством. Независимо от пола и возраста готовы к отстаиванию своих прав с помощью грубой физической силы и к последующим приводам в милицию, тем паче что милиционер обычно отличается от хулигана, надевшего собутыльнику кастрюлю с горячим борщом на голову, только формой с погонами. Надо бы сказать несколько слов и о жилищах этих людей. Во-первых, в них тесно. И во-вторых — тесно. И в-третьих, и в-пятых, все равно тесно. В-шестых, душно. Потому что даже если квадратных метров у них достаточно, они обязательно уставят эти метры колченогой мебелью. Завесят стены коврами. Забаррикадируют кухню трехлитровыми банками с консервированными огурцами.

Быт, манеры, привычки и вокабуляр этих людей Николай Коляда знает куда лучше, чем опытный орнитолог — повадки птиц. Тем паче что объект исследования находится у него (да и у всех у нас) перед глазами, ибо мир, описываемый Колядой, отнюдь не дно российской жизни, а ее, так сказать, костяк. Значимая часть отечественного электората. Бывает средний класс. Этот — ниже среднего. Но выше люмпенов. Советские полулюмпены, оказавшиеся вдруг посреди новой, ничуть не менее жестокой, чем прежде, постсоветской реальности. Что происходит нынче в этой реальности? Ну конечно же отъем недвижимости в пользу сильных мира сего. Новые русские выселяют старых и молодых русских (бабушку, мать и взрослого внука) из квартиры на первом этаже, чтобы сделать там ресторан. Жертвы сопротивляются, не уставая по ходу дела собачиться друг с другом и недвусмысленно объясняя нагрянувшей к ним хозяйке жизни и квартиры, что они о ней думают. Вали-ка ты, амиго, в указанном нами направлении! Сами валите, падлы! Ну и так далее... Все узнаваемо, все предсказуемо. Жизнь гомо советикус в изменившихся исторических обстоятельствах будут потом, подозреваю, реконструировать по пьесам екатеринбургского бытописателя.

И все же язык не поворачивается назвать его опусы реалистическими. И уж тем более гиперреалистическими. Ибо любая пьеса Коляды и любой его спектакль недвусмысленно отдают кичем. Причем кичем неприкрытым, явственным, не просто бросающимся, а буквально насильственно лезущим в глаза и в души. Слезливым, сопливым, душераздирающим. И дело даже не в том, что все описанные выше типажи, типы, я бы даже сказала — типчики на наших глазах чудодейственно обнаруживают вдруг второе дно, а там столько всего понапихано, такие залежи горестей, душевных ран, нерастраченной любви... Там бабушка Софья Карловна пишет рубаи на манер Омара Хайама. Бывшая порнозвезда, а ныне хозяйка жизни Нина (статная Ирина Ермолова), оказывается, влюблена в того, кого она выселяет из квартиры. Внук (чудесный артист Олег Ягодин) превращается из грубияна и горлопана в сентиментального юношу, живущего памятью об умершей сестре. Дело еще и в очень специфическом взгляде на этот неприглядный, неухоженный, хамоватый стиль жизни.

Коляда сначала фиксирует его, а потом расцвечивает, как в сказке, всеми цветами радуги. Тут тебе и павлиньи перья, и красные стяги, и заводные собачки, и мигающие огоньками игрушки, и "люби меня, как я тебя". Он трогательно забавен и фантастически изобретателен в этом расцвечивании. И вдруг ясно понимаешь, что, в сущности, мир нашего электората — это мир детей, которые все никак не могут повзрослеть. Мир, исполненный детской жестокости, детских обид, детских драк, детской отходчивости (поорал и забыл), детской любви ко всему яркому и красивому, в том числе к красивым, но непонятным словам (вы ж вслушайтесь только — амии-иго!!), детской готовности пускаться в пляс под любую попсовую мелодию (а в спектаклях Коляды всегда звучит один какой-нибудь неотвязный попсовый мотивчик). Вы думаете, наш электорат — это Азия? Это просто очень инфантильная Европа. Злишься на нее жутко. Смеешься над ней от души. А как завидишь ее плачущей у сломанной какой-нибудь игрушки, так и пожалеешь. Вот Коляда и жалеет. Он и сам немного инфантилен в своей жалости. Но неподделен. Не фальшив. Искренен. Эта искренность — не сестра, она родная мать его удивительного таланта.


оригинальный адрес статьи