Пресса

«Путешествие Алисы в Швейцарию»: дискуссия о смерти

Спектакль с сюжетом об эвтаназии показали в конкурсной программе фестиваля «Золотая Маска» - «Путешествие Алисы в Швейцарию» в постановке главного режиссера Красноярской драмы Олега Рыбкина своим сценографическим и актерским минимализмом приковывает зрительское внимание, в первую очередь, к тексту, к теме пьесы.


На сцене три экрана – по центру и по бокам, изображение проецируется с помощью нескольких камер в режиме он-лайн. Бесстрастный фокус камеры прикован к лицам и силуэтам героев – так, что свидетелем интимного диалога может стать кто-то третий, кто-то, кто является незримым его участником, предметом спора и обсуждения.

Две, похожие на больничные, скамейки стоят спина к спине, в левом углу, всегда в тени, - больничная кушетка, накрытая полиэтиленом. На ней – какие-то склянки, пузырьки, скальпели и всяческие другие, пугающие свои металлическим отблеском хирургические принадлежности. Этот фрагмент декорации, этот участок сценического пространства так и не станет ни разу местом для игры, местом действия, но он неумолимо приковывает к себе внимание. Эта зона десакрализации страдания и смерти, зона механистичности по отношению к человеческой жизни, все время выхвачена периферийным зрением зрителя.

При этом, это лишь аккуратный знак, ничего бытового в спектакле нет, а антураж кинопавильона, дополненный несколькими софитами, задает сдержанную отстраненность по отношению к сюжету.

Играть – по всем канонам, с подробной психологией и обостренной эмоцией – в данной ситуации, наверное, было бы опасно: главная героиня пьесы, неизлечимо больная Алиса, принимает решение расстаться с бессмысленной, тягостной и одинокой жизнью с помощью эвтаназии. Но для этого нужно получить материнское благословение – согласие единственного родного, тоже одинокого и, может быть, еще более беспомощного и напуганного человека. Пьеса состоит из нескольких диалогов и монологов, ее структура достаточна сложна и выстроена, скорее, вокруг темы, а не вокруг частной истории. Здесь много говорят об отношении к смерти, о праве выбора, об ответственности за чужую и свою жизнь, об умении уйти и об умении жить. В каком-то смысле пьеса, несмотря на четко выстроенную сюжетную линию, - это дискуссия, в которой тема смерти как философской и моральной проблемы, поворачивается то одной, то другой стороной.

Еще и поэтому важна документальность, какая-то даже научность в интонации, отказ от театральной живописности в пользу театральной эссеистики. В спектакле есть, может быть, пара моментов, когда актеры начинают интонировать или играть на открытой эмоции, с резким вскриком, как у Алисы, или с кокетливо-трагическим растягиванием слов, как у доктора, специалиста по эвтаназии, Густава Штрома. Тогда история сразу мельчает и возникает неловкость, как бывает всегда, когда об априори больной теме разговаривают штампами, но это лишь неизбежные неверные всполохи на фоне общей безукоризненности сложно выстроенной, верной почти в каждом своем звуке, партитуре спектакля.

Алиса Натальи Горячевой – полная, неопределенных лет, женщина в серой толстовке, капюшон которой скрывает почти все ее лицо, видны только светлые брови, только линия подбородка. В том, как слушает она доктора, как говорит про себя, чувствуется угрюмая решимость, иногда даже какое-то подростковое упрямство – но это лишь первое впечатление: постепенно в Алисе открываются ум взрослой, самостоятельно мыслящей женщины, горький опыт одиночества и самостоятельности, делающий ее не чванливой или жестокой, но, скорее, независимой и в каком-то смысле свободной. Когда молодая ухоженная красавица Ева, ассистентка доктора, болезненно стремящаяся быть рядом со смертью и страданием ради какого-то наркоманского тайного удовольствия и чувства превосходства, надменно допрашивает Алису, проверяя здравость ее рассудка, та скидывает капюшон, выпрямляется, говорит много, размышляет вслух, о религии, о политике – с живой иронией, с явной привычкой к чтению, к анализу, к поиску. Меньше всего похожа она на испуганного, затравленного, сломавшегося от болезни человека.

Беспомощность Алисы явлена только перед лицом того, что связывает ее с жизнью, в первую очередь, перед теми невидимыми, чувственными зацепками, которые возникают в отношениях между людьми. Алиса беспомощна перед матерью – нет ничего страшнее, чем молчание, чем бесстрастное выражение на мертвенно-бледном лице этой женщины в кофте в цветную полоску. Лотта (Людмила Михненкова) сдержанна, кажется, что жизнь давно уже высосала из нее соки – решение дочери на секунду оживляет ее для того, чтобы усыпить окончательно. Лотта защищается мнимым неверием, ироничной издевкой, но в ее движениях появляется какая-то еле видимая суета. При окончательном расставании она будет цепляться за каждую бытовую мелочь, такую бессмысленную, учитывая цель последнего путешествия дочери, – за еду в дороге, за малое количество вещей, которое та захватила с собой. Лишь один раз она позволит себе эмоцию – резко, с размаху уткнется головой в колени дочери, чтобы разогнуться все с тем же, бесстрастным выражением лица.

В спектакле вкус к жизни вдруг появляется тогда, когда сюжет движется к финалу, когда героиня уже смиряется со своим скорым концом. Вдруг эта Алиса, скукоженная, бесформенная, похожая поначалу на обиженного ребенка, прикладывает к своим джинсам и футболке красное длинное платье. Вдруг разглаживается ее лицо, и камера всматривается и всматривается в ее просветлевшие глаза, во внезапную мягкость всех черт.

Спектакль «Путешествие Алисы в Швейцарию» далек от любой попытки спекуляции на страшные темы. Он вообще не страшный и не пугающий, не вышибающий слезу, но он невероятно тягостен и мучителен. Он выматывает душу, потому что на протяжении двух часов, без каких-либо зрительских заманух, вроде короткого, приятного щекочущего нервы чувства, которое мы принимаем за сострадание, он заставляет думать на тему, на которую думать, особенно вслух, непринято. Смерть давно перестала предметом ежедневного осмысления, мы не берем ее в расчет, и поэтому что-то не так и с жизнью.