Пресса

9 апреля 2007

Здравствуй, "Дерево"!

Марина Давыдова | Известия

На "Золотую маску" приехал один из самых известных театров России - знаменитое "Дерево", выращенное Антоном Адасинским в андеграундном Петербурге, а затем пересаженное на европейскую почву. В номинацию "Новация" попал его спектакль "Кетцаль", ставший во всех смыслах возвращением к истокам.

Театр "Дерево", в сущности, произрастает из двух малосовместимых друг с другом вещей - из авангардных (так и хочется написать - "инфернальных") порывов 80-х и традиции лирической клоунады, актуальной во все времена. На "Золотую маску" уже приезжал, к примеру, спектакль Адасинского "Once...", в котором отзвуки скетчей Вячеслава Полунина не расслышал бы только глухой. Но приезжал и совсем другой спектакль того же Адасинского - "Suicide in progress". Никаким Полуниным в нем и не пахло. Зато в нем явственно ощущался терпкий запах "цветов зла", привкус сатанинской металлической традиции, душок Мэрилина Мэнсона, а театральное подполье очень напоминало преисподнюю.

И в том, и в другом опусе, при всем их бросающемся в глаза несходстве, чувствовалась неистребимая инфантильность (в "Suicide in progress" сдобренная еще и подростковой дерзостью). "Кетцаль" - зрелище для взрослых. Это завораживающе красивое и очень непростое сценическое сочинение - один из лучших спектаклей пластического театра, какие мне приходилось видеть за последнее время. Пересказать его так же сложно, как пересказать поэзию ХХ века, в которой не действуют законы логики. В которой образ цепляется за образ, рождает ассоциацию, откликается аллитерацией. Это почти автоматическое письмо, где пишущий использует театральный язык. В нем вместо букв - человеческие тела, вместо знаков препинания - свет софитов, вместо листа бумаги - пустые подмостки. Этот спектакль кажется лишенным смысла, но он чреват смыслами, как океан из "Соляриса" чреват нашими воспоминаниями.



Смысловое поле задано названием. Кетцаль - священная птица древних майя и ацтеков. Но был еще Кетцалькоатль - "змея, покрытая зелеными перьями", одно из главных божеств ацтеков. Ипостасей у него не счесть. Он и бог ветра, и бог чудовищ, и творец мира, и создатель человека, и культурный герой, эдакий Прометей Центральной Америки, научивший людей астрономии, подаривший им сложный и точный календарь, но еще и установивший посты и молитвы. У него есть история грехопадения. Соблазненный своим антиподом Тескатлипокой он нарушает собственные запреты - пьянствует, творит безобразия, вступает в инцестуальную связь с сестрой и потом покидает свою страну, умирает в изгнании. Но ацтеки ждут его... Все эти ипостаси божества и даже отчасти мифологические сказания о нем присутствуют в спектакле. Тут и птица-человек, совокупляющийся с некоей женщиной, и оргии, и ритуальные танцы, и вся месоамериканская орнаменталистика. Но если бы спектакль театра "Дерево" был всего лишь иллюстрацией к мифу, о нем вряд ли стоило говорить всерьез. В вольной фантазии по мотивам давних и далеких сказаний, в театральной космогонии, которая предстает нашим глазам, вдруг проступают совершенно неожиданные темы и мотивы.

Подкупает сам взгляд на всю эту полушаманскую древность. В нем нет того священного почтения, какое испытывают обычно европейские художники при соприкосновении с любой архаикой. Нет руссоистской благостной веры в безгрешность природного человека. Это взгляд одновременно любопытствующий и ироничный. Нам явлено не только очарование возвращения к первоистокам, но и опасность этого возвращения. Не столько процесс вочеловечивания, сколько расчеловечивания. Поражают сами артисты этого представления - бритые наголо андрогины, немного напоминающие пупсов или печальных даунов. Это и не люди вовсе, а какие-то биологические заготовки, из которых рождаются на наших глазах полузмеи, полуживотные. Полувзрослые, полудети. В странных предчеловеках - безотчетное желание препоручить себя высшему началу. Слиться с ним, стать его жертвой. И его самого сделать жертвой.

Только ли в них сильно это желание? Кажется, Кетцалькоатль - многомудрое, но жестокое божество, требующее от человека человеческих жертв, продолжает жить среди нас. Точнее, в нас. Просто мы его порой не замечаем. Древние верования отзываются в гораздо более поздних культурных явлениях. То фольклорных плясках, в которые пускаются вдруг участники представления, то в детских играх (забавы предчеловеков напоминают вдруг детский сад), то в танце дервишей, то в паломничестве богомольных старушек... Или это монахи - и не разберешь... За тонкой оболочкой культуры и цивилизации дышит и волнуется океан первобытной стихии.

Как много усилий требуется, чтобы обрести индивидуальность, как мало, чтобы ее утратить - слиться с божеством, с природой, с землей, с водой (ближе к финалу красиво плещутся в ней, смывая с себя остатки грима и перьев, сбрасывая ритуальные одежды), с тем, что до человека, с тем, что могущественнее его. Это извечное желание наделенного сознанием существа опоэтизировано в спектакле "Кетцаль", но, что важнее, и осмеяно в нем.

Когда "Дерево" уедет - а оно, увы, уедет, будет расти себе дальше в чужих землях, - мы наверняка тоже расслышим в себе голос древнего божества, но теперь мы конечно же ни за что не поверим ему.



оригинальный адрес статьи