Пресса

«Географ глобус пропил»: вместе со страной

Роман Алексея Иванова про романтичного географа и его нерадивых учеников теперь уже знает вся страна. Кто не читал книгу, тот видел фильм с Константином Хабенским в главной роли. Театралы с нежностью вспоминают спектакль Екатерины Гранитовой «История мамонта». Тем интереснее было видеть версию пермского «Театра-театра». Вся труппа — земляки автора книги и ее героев. Спектакль Елены Невежиной — отражение реальной Перми 90-х, плавно перешедшей в 2000-ые.

Здесь все узнаваемо: и юность, «испорченная» советским детством, и страна, измученная переменами и неопределенностью. Отсутствие надежд, как вечный сигаретный дым или перегарная завеса (герои все пьют), висит в воздухе города-символа, и тоска хватает за горло: мы тоже родом отсюда. От желания повеситься спасает (иногда только!) юмор и музыка. В спектакле Невежиной это песни группы «Чиж», исполняемые на сцене актером Олегом Шапковым так, будто это самый что ни на есть шансон. Разудалая кабацкая манера, она ведь сегодняшняя тоже. Вся страна в этой «манере» живет.

Сегодняшняя в спектакле еще и интонация безысходности и упрямого нежелания ничего менять. Множество Служкиных ходит по России, и ни один не собирается разбираться ни с собой, ни со своими женщинами, ни с работой, ни, собственно, с жизнью. Потерянное поколение безалаберных хохмачей — вот оно, перед нами. Увы, у актера, играющего географа в пермском спектакле, не получалось изобразить «лишнего человека». И в перманентную тоску его мало верилось, и в отстраненность от быта, и в никому ненужность. Этой «дыры» было бы не залатать, если бы не музыка. Пока звучало:

Eду, еду, еду, еду я,

Реки, степи, горы и поля.

Видел я вчера в твоих глазах

Шар воздушный, глобус в небесах.

... всё само складывалось и сглаживалось. Возможно, режиссерское решение — «побольше песен «Чижа» — было единственно возможным. Музыка вобрала в себя то, что в книге хранится между строк, а в театре требует особого мастерства и выразительности, которым, артист Сергей Детков, увы, не обладает.

Сомнительна в спектакле и его визуальная перегруженность. На сцене «уживаются» и старые покрышки в песочнице, и турникеты во дворе, и старенькая каруселька, даже кровати с железными сетками. В классе Служкина, помимо «живых» учеников, сидят деревянные болванчики в пионерских галстуках. Задник сцены весь отдан под видео, а в качестве занавеса выступает гигантское полотно таблицы Менделеева. Во втором акте на тросах раскачивается большой плот (на нем справляется класс Служкина), его долго заливает эффектная мыльная пена. Кроме этого, на сцене — живой ансамбль...

Финал — выпускной. Вполне себе сегодняшний, с дискотечными ритмами корейского происхождения и с пьяной радостью в глазах у вчерашних школьников. Такая концовка может показаться пошлой, а, впрочем, не пошлостью ли заканчиваются любые истории поиска себя в стране, которая только и делает, что ностальгирует по советскому прошлому. Таким образом, в смысле демонстрации эпохи спектакль удался, — провинциальная страна, рожденная в 90-х и никак от них не избавившаяся, вполне узнаваема.