Пресса

Достоевского перевели на нижний уровень

«Пришло время перечитывать классику», — говорит о спектакле «…и наказание», представленном Рязанским театром кукол на «Золотой маске», сам режиссер Олег Жюгжда. Точнее не скажешь. После этой постановки зуд перечитать Достоевского действительно возникает. Но сначала стоит посмотреть спектакль, потеряться в этом бреду и лихорадке, среди теней и кровавых видений, где над Раскольниковым хохочет мерзкая кукла-старушонка с топором, торчащим из ее лысого черепа.

Номинация «Маски» «лучший кукольный спектакль», в которой победа Рязанского театра кукол вполне реальна, на самом деле не имеет к постановке Олега Жюгжды прямого отношения. Да, Достоевский для взрослых языком марионеток — это сильно. Но куклы — только одно из выразительных средств, для того чтобы окунуть нас в горячечный бред Раскольникова.

Куклы, люди и тени — вот персонажи спектакля. У каждого из героев есть свое альтер эго в виде марионетки: и у Мармеладова, и у Сонечки, и у Катерины Ивановны, и у Порфирия Петровича… Росточком по колено, куклы не превращают Достоевского в детский спектакль, а переводят его на другой уровень. Беря в руки свою куклу, персонаж словно удваивает самого себя, а мы смотрим на театр в театре. Иногда куклы кажутся и вовсе лишними — когда актеры их переигрывают. Но чаще куклы работают на воссоздание атмосферы того дикого мира, в который попал Раскольников, совершив убийство.

О таком альтер эго писал еще Набоков в «Приглашении на казнь»: призрак, сопровождающий каждого из нас, делающий то, что очень хотелось бы сделать, а нельзя. Альтер эго с локоток в студенческой фуражке есть и у самого Раскольникова. «Большого» же Раскольникова играет актер Василий Уточкин; за эту работу он номинирован на «Маску» в разделе «куклы/работа актера». Хотя эта его роль и не работа вовсе. Кажется, нет дистанции между актером и его персонажем: растрепанные русые волосы, давно не стриженная борода, мешковатое пальто, безумные глаза, дрожь в руках и одержимость идеей — настоящий Раскольников Достоевского.

Чехарда с размерами предметов и существ — всегда одно из свойств страха и кошмара. Здесь крошечный Порфирий Петрович на лесках то и дело сменяется вполне себе реальным Порфирием Петровичем (Владимир Коняхин, также представленный на «Золотую маску» за работу актера), сводя с ума и без того обезумевшего Раскольникова. Силуэты персонажей то уменьшаются, то увеличиваются, а их голоса растягиваются как в плохом сне. Здесь эпизод с забитой лошадью показан через анимацию и театр теней — после чего весь экран заливается алой кровью. Убитая старуха то и дело запевает: «Все васильки, васильки…»

«…и наказание» — спектакль, сосредоточенный не на преступлении, а на расплате Раскольникова. Здесь убийство не оправдывает себя никакими теориями. Здесь жестокость не наряжена ни в какие одежды. «Я убил, — признается Раскольников в финале, упав на колени перед толпой. — Я не вынес. Я не имел права». И толпа аплодирует ему.

Здесь все немного гротескно, гипертрофированно — до того, что к концу второго акта чувствуешь себя совсем закошмаренным. Степень всеобщего несчастья накаляет зал, и с ума сводят плачущие женские голоса высокой тональности (мать Раскольникова, Катерина Ивановна, Дуня…). Перегиб с выбиванием из зрителя слезы присутствует, но на сцене словно присутствует и сам Достоевский. Точное попадание.