Пресса

Носферату: выносимая тяжесть небытия

Под музыку Дмитрия Курляндского Теодор Курентзис привел "Носферату" к венчанию, которым правил Теодорос Терзопулос. Вслед за шестью номинантными "Золотыми масками" в царство Аида спускалась наш корреспондент Екатерина Нечитайло.

Посмотрите вокруг себя. Вы еще видите небо, улицы, дома, сцену, птиц, свет. Вы видите людей, стоящих рядом, слышите их голоса, ощущаете тепло, вспоминаете и думаете. Но я говорю вам, что все это длится последние секунды. Света больше нет. Звуков больше нет. Смерти больше нет. Красоты, способной спасти бытие, больше нет. А с 25 февраля, с того дня, как в рамках Национальной театральной премии и фестиваля "Золотая Маска" на сцене театра имени Моссовета состоялся показ спектакля Пермского театра оперы и балета "Носферату", и бытия тоже больше нет. За полтора часа оперы, для участия в которой объединились певцы, музыканты и актеры, дирижер Теодор Курентзис, режиссер Теодорос Терзопулос, художник Яннис Кунеллис, автор либретто Димитрис Яламас и композитор Дмитрий Курляндский, проведя зрителя и Персефону по лабиринту, кишащему звуками и страхами, с удовольствием и смаком забрали у них все семь чувств, связывающих живых с их миром: зрение, вкус, обоняние, осязание, слух, боль, и, конечно, память. Больше они не потребуется, ведь в этом хтоническом мире, где все в темноте, да не в обиде, не выживут даже любовники.

В кинематографе к вампирской тематике не обращался только ленивый, а культовые режиссеры с давних пор очень редко обходят стороной этот популярный образ. Коппола, Полански, Мурнау, Джордан, Джармуш — лишь часть личностей, которые привнесли в вампирский жанр что-то свое, персональное, уникальное и самобытное, овеянное исключительно их стилем. В театре же дело обстоит менее продуктивно - персонаж, уходящий корнями в седую древность, не очень - то частый гость на различных сценах. Пермский вариант истории, в которой Носферату-Аид обращает Персефону в свою невесту и владычицу подземного царства на всю оставшуюся смерть, впервые был представлен в Перми в июне 2014 года. Здесь все пришедшие становятся свидетелями мрачного обряда загробной свадебки, погружаются в один огромный бурлящий котел звуков и смыслов, в тотальный театр, в эпицентр кровоточащей инсталляции, в которой спустя какое - то время уже не очень понятно, что именно звучит: вокал, нож, пила, гром, камнепад, предсмертный сип, рык или асфальтоукладочная машина.

В этот мир трудно войти, еще труднее из него выйти, практически невозможно остаться после путешествия прежним. Если вписывать происходящее в систему координат, то кажется, что действие разворачивается где-то около ноля, еще не под землей, но уже и не на ней. Специально для московского показа оперы в драматическом театре сняли несколько рядов зрительного зала, чтобы усадить оркестр; зритель занимает свои места впотьмах; через весь зал к пульту идет дирижер Курентзис, чтобы первым жестом начать звуковую жизнь в мертвом царстве. На сцене треугольник из черных фигур с выбеленными лицами, вереница гробов плывет по реке времени, огромные похоронные венки украшают стороны авансцены, седой мужчина с потрясывающимися руками, воспаленно - красными глазами, застывшим на лице удивлением всматривается в зал. Это и есть Носферату (актер Тасос Димас), перед которым семенит балерина в белом, связанная черными лентами по рукам и ногам. Он несколько минут рождает слово "Аз", выгибаясь от боли, стонов, сипов, хрипов, урчаний. Эту хрипяще - звенящую симфонию подхватит хоры, расположенные в боковых ложах. Все звуки, живущие у него во рту, транслируются в зал. Носферату Димаса - исходная причина зла, живущая внутри каждого из нас, внутренний демон, бацилла, которая может проявиться, а может существовать по соседству с душой до самого последнего вздоха. Когда придет время, он уступит свое место в треугольнике Персефоне, а вот две другие вершины весь спектакль останутся неизменными. Кажется, что для всех них жизнь началась намного раньше, чем во время открытия занавеса, их подловили в какой - то неловкий момент, не дав стереть прошлые мысли, усталость, груз переживаний. Наталья Пшеничникова в образе Трех Грай проводит массажером по руке, голосом подражая его скрипу, мелко по-птичьи артикулирует, озвучивает дыхание, говорит на вдохе, меняет высоту звуков. Корифей (актриса Алла Демидова) таинственным шепотом начинает повествование, дает ориентиры, удивляется случившемуся, стальным голосом, но с горечью выносит вердикт этому миру. Порой складывается ощущение, что это даже не вердикт, а предощущение, предзнаменование, секунда до катастрофы, руководящее указание к тому, что должно происходить на сцене, штрихи к иллюстрациям на тему вечной смерти.

По сцене проплывают "белые лебеди" в пачках, замирающие в атиттюдах, следом за ними идут охотники на прекрасное в черных пиджаках с режущими предметами в руках, гробы меняются на канаты из ножей, ножи, уплывая в небо, уступают место связкам книг, которым не суждено появиться в полной мере на сцене, пальто на последнем заднике застыли в пространстве. Действие тянется липкой патокой страха. Сама Персефона (актриса София Хилл), идущая практически наощупь, ведомая вытянутой рукой, появится на сцене во втором акте, сочетая безысходность с литургической безнадежностью. Хилл в белом платье похожа на тонкого маленького птенчика, попавшего в западню, трясущегося от холода. Она говорит с акцентом, окутывая текст мраком загадки, отчаянно читает семь рецептов от малокровия, захлебываясь в словах, елозит голосом, будто заевшая пластинка, корчится в агонии.

На происходящее смотришь, будто сквозь окровавленное стекло старинной ритуальной рюмки. Спектакль, выстроенный чередой миниатюр, в которых то создается иной мир, то невесту призывают, то ее похищают, то происходит обручение, то гудит общий хор, не выглядит обескураживающе рваным, напоминает сумасшедшую ирреальную пляску. Яннис Кунеллис - итальянский художник греческого происхождения, стоявший у истоков движения "Arte povera", мощно сочетает первичные ассоциации с полем воспоминаний: гробы - погребение, ножи - жертвоприношение, нити из книг - познание, полотно из серых пальто - прошлые жизни. Он обращается к зоне, в которой запрятаны воспоминания, чувства, инстинкты, архетипы, запуская в нее реку домыслов. Художник по костюмам Лукия облачает всех героев в элегантнейшие черно - белые костюмы, но при этом усиливает дьяволиаду с помощью причесок: у Носферату волосы то гладко прилизаны, то взлохмачены, Три Грайи поют с беспорядочным начесом, а Зеркало Грай - лысо. Терзопулос же при этом не устраивает любование упаднической атмосферой: под маской вампирской темы проявляется драма человеческой беспомощности, которая обитает внутри тебя, но сражаться с которой не имеешь ни смелости, ни сил.

Три Грайи, напоминающие Ловетт из "Суини Тода" Тима Бертона, здесь одним голосом Пшеничниковой берут высоты за десятерых, Зеркало Трех Грай (певица Элени - Лидия Стамеллу), которое вынесли статуей на место балерины, с ядовитой улыбкой победоносно выкрикивает список лекарственных и ядовитых трав, хор и оркестр MusicAeterna, раскрывающиеся в многообразии возможностей, как веер, то гудит, то шелестит, то квакает, то чавкает, то скрипит, то фырчит, то урчит, то звенит, то шепчет. Композитор Дмитрий Курляндский включает зрителя в звуковое поле страха, в котором отчетливо слышен стук своего сердца, сбито дыхание, перехвачено горло. Он бьет наповал любого аудиофила своей безудержностью и непредсказуемостью, звучностью объектов. Порой нельзя понять, где же ты находишься: в клетке с птицами, на летном поле, на улице, на автостраде. Во время спектакля неоднократно вертишь головой, стараясь уловить источник звука, высматривая садящийся самолет или грозовое облако. Здесь и экстремальный вокал, и шумовые призвуки, и текстуализированное дыхание, и недосягаемые высоты и подземные низы. Кажется, что озвучены математические формулы, химические элементы, которые ощущаешь чуть ли не холодеющей и теплеющей кожей. А делает расчеты в режиме реального времени дирижер Теодор Курентзис, работающий с точностью часового механизма, способный и едва слышно постукивать, и взорвать все изнутри. Четкими выверенными звуковыми перепадами он тихонько подбрасывает сюрпризы сознанию, выводя тему боли на первый план. Его жесты лишены привычной плавности, пронзающи и резки, сконцентрированы на геометрической точности. Кажется, что он сам натягивает тонкую нить судьбы, подобно греческим богиням Мойрам, которые точно знают, в какой именно момент она должна быть перерезана.

"Носферату", выдвинутый на соискание премии "Золотая Маска" в шести номинациях, скользит по многожанровому острию, не позволяя раскромсать себя на части: это и опера, и трагедия, и инсталляция, и арт-звуковой террор одновременно. Древний по нутру, но современный по идейности спектакль больше всего напоминает бурлящее-свистящую живую утробу, которая функционирует будто без людского участия. Здесь срабатывает действенный эффект присутствия в сочетании с поэтической отстраненностью взгляда на процессию, которую никто никогда не видел. Это церемониальная опера подсознательного, создающая ощущение дискомфорта, зудящей раны, раздражения, ситуации, из которой якобы желаешь поскорее выпрыгнуть, чтобы стало удобно и обычно. Но самое удивительное, что после финального угрожающего взгляда Носферату, когда похоронная процессия прошагала по сцене, а он наконец - то уничтожил себя красной женской туфелькой, не становится легче. Не наступает должное спокойствие и нега, хочется убежать обратно в Аидово царство, никакого ощущения спасения в тишине и невыносимой легкости бытия не возникает даже на горизонте. Потому что главный спутник ужаса - безмолвие.