Пресса

Смешные и прекрасные

В Москве прошли гастроли балетной труппы Екатеринбургского театра оперы и балета. Был показан балет «Цветоделика» в постановке Вячеслава Самодурова.

Балет «Цветоделика», номинированный на «Золотую маску», состоит из трех частей. Сперва «Антично-белый/фуксия» на музыку «Моцартианы» Чайковского. Потом «Ультрафиолет» с Пяртом. И, собственно, «Цветоделика» с Пуленком. Сценограф Энтони Макилуэйн создал конструкцию-задник из пластика и металла со светодиодами. Художник по свету Евгений Виноградов наполнил эту незыблемость изменчивой игрой света и цвета: всполохи красного, зеленого или желтого сопровождают танец, и поймать момент (а также понять принцип) сочетания того или иного па с тем или иным цветом – увлекательная зрительская задача.

Автор костюмов Ирэна Белоусова одела балерин и танцовщиков в занятные наряды: формой они редко выходят за рамки привычных балетных костюмов, разве что утрированы в своей узнаваемости. Но цвета и детали... Ярко-лиловые или расписанные под садовую клумбу женские юбки. Мужские колеты в мелкий цветочек. И брючные подтяжки на торсе премьера, иронически контрастирующие с его же романтическим бантом на шее.

В «Антично-белом» стайка порхающих корифеек в «бриллиантовых» колье постоянно амбивалентна – лиха и робка, изящна и косолапа. А еще зверски сосредоточена на себе, как будто тянуть носок и выпрямлять колени – самая важная вещь на свете. У Самодурова намеренно нет ясности, кто эти воздушные существа. Сильфиды, виллисы, лебеди? Или все, вместе взятые, как некий архетип балетной классики? Зато не приходится сомневаться в назначении «царственной» примы-балерины, одетой в вызывающую пурпурно-лиловую пачку, и ее «романтического» партнера, забавно копирующего повадки принцев и прочих юношей бледных со взором горящим из старых балетов. Торжественность и шутовство здесь гуляют рука об руку, а балерина находится в подвешенном состоянии – буквально: она пролетает поперек сцены на лонжах.

В «Ультрафиолете» дама в кринолине с волочащимся подолом взаимодействует с парнем в майке и трусах, их танец (сплошные ухищрения и вожделения) рожден в мире туманов и зыбкостей, и до конца не ясно, кто над кем доминирует. Смесь ­фрейдизма и балетных грез уводит то к теме «муза и художник», то к юноше и смерти, то к условной жар-птице, пойманной не менее условным Иваном-царевичем. Кринолин в какой-то момент отвергается и сбрасывается, как ложная видимость, обнажая истину и сущность – женское тело в обтягивающем утилитарном трико. Самодуров, втайне потешаясь над штампами оппозиции «тиран – жертва», тем не менее всерьез строит дуэтный танец как взаимную зависимость, которая «плавает» от мужчины к женщине и обратно.

«Цветоделика» на музыку Сельского концерта для клавесина с оркестром – этакий «Оживленный сад» из «Корсара» на новый лад. Как и «Антично-белое», эта часть спектакля полна пластического юмора, клубящегося вокруг пасторальных ухаживаний и благостных любовей. Правда, пуант балерины норовит проткнуть живот партнера, а кошачья игривость кордебалета роднится с его же решительной спортивностью. Соединив традиционный балетный дивертисмент с парадом физкультурников, сельский пикник – с городской развязностью, а телесную свободу – со старательностью балетных «рабочих лошадок», Самодуров придумал два финала: общий, где труппа выстраивается цитатой из финала баланчинской «Симфонии до-мажор», и частный, когда солисты свиваются уютным клубочком.

Бегло пробежавшись по вехам балетной истории, хореограф тем не менее заставляет нас понять, что в его задачу не входило всего лишь очередное напоминание, откуда растут ноги у современного постбаланчинского балета. По словам автора, он хотел поймать «момент перехода одного цвета в другой и передать магию зарождения нового оттенка».

Но Самодуров сделал больше. Он напомнил, что танец – такое же мгновенно изменчивое искусство во времени и пространстве, как и цвет, увлекаемый светом. Движение по Самодурову – нечто импрессионистское, но форма и структура трех частей «Цветоделики» ни в коем разе не аморфны. Прихотливость изменений зажата в железные тиски логики и интеллектуализма, и только творец ХХI века может так свободно сочетать уроки прошлого и внимание к будущему. Самодуров проявляет уважение к старому балету, как почтительный сын к престарелым родителям, даже если сын этот в воззрениях пошел гораздо дальше предков. Работая с академическими па, ­хореограф показывает, как это смешно. И как прекрасно.