Пресса

Жизнь за царя: группа лиц по предварительному сговору

Под «Золотой Маской» «Жизни за царя» на тайной явке в Доме Телешова горели свечи и артисты Театро ди Капуа исполняли «Народую волю». О революционном этюде с Илоной Маркаровой в главной роли рассказывает наш корреспондент Екатерина Нечитайло.

Под красным абажуром за столом сидят четверо. Они окружены картинами, подсвечниками, лампами, грудами вещей, шкафами, чемоданами, буфетами, людьми. Они молоды, пылки, страстны, жаждущи, полны идей и энергии. Они напористы не только вследствие политической и социальной необходимости, но и по причине свойственному молодости чувству протеста.
В рамках фестиваля «Золотая Маска» на одной из конспиративных квартир Москвы произошла сходка Санкт-Петербургских представителей партии «Народная воля». В спектакле Джулиано ди Капуа «Жизнь за царя», созданном на основе писем, дневников и заметок народовольцев, группа лиц по предварительному сговору оживляет прошлое, горланит песни и взрывает бомбы. Так громко, чтобы было слышно в Европе.

Этот спектакль наполнен загадками и скрытностью, соткан из полутонов, начинается далеко за пределами комнаты. Уже полтора года у него нет определенного места жительства в Петербурге, он кочует с площадки на площадку, играется артистами Театро ди Капуа то в одном конце города, то в другом, место же проведения московского показа долгое время оставалось под завесой тайны. «Народная воля» — революционная народническая организация, возникшая в 1879 году, поставившая основной целью принуждение правительства к демократическим реформам, после которых можно было бы проводить борьбу за социальное преобразование общества. Одним из основных и постоянных методов политической борьбы «Народной воли» был террор. Если вовремя не замаскироваться, то можно быть раскрытым; если дрогнет рука, то дело будет провалено; если не взять нужный градус, то зритель захлебнется в потоке информации; если переусердствовать, то хлесткий и горький спектакль о причинах и процессах превратится в выступление агитбригады «Бей врага».

Еще на улице, «на пороге истории» Андрей Жуков, напоминающий не то Толстого, не то Достоевского, не то хрестоматийного старца - проповедника, зачитывает собравшимся два обращения Льва Николаевича к российским императорам. В первом, датированном 1881 годом, писатель призывает Александра III проявить милосердие и гуманизм, помиловать народовольцев. Во втором, написанном на седьмом году правления Николая II, он называет его братом, говорит о самодержавии как об отжившей форме правления.
Вслед за писателем - философом зрители проходят внутрь дома, чтобы сначала увидеть механизм проявления фотографий конца XIX века, а после - угнездиться в небольшом помещении с занавешенными окнами, сидящими в полумраке Илоной Маркаровой, Александром Кошкидько, Павлом Михайловым и Игорем Устиновичем, возвышающейся в правом углу рождественской елкой, атмосферой мрачного праздника, постоянного сопротивления и размышления (художник - Сергей Гусев). Не то кухня, не то райский уголок дум, не то сумрачный подвал. Здесь никто не говорит об удобстве и комфорте: второй ряд выглядывает из - за голов первого, зрителям третьего нужно проявить смекалку, чтобы постараться увидеть картинку хотя бы наполовину, задние же ряды сидят, будто на жердочке. В этом поиске средств для просмотра, постоянном высматривании, напряженности есть обаяние и какая - то невероятная правда момента. Кажется, что тебя допустили до чего - то секретного, шепотного, позволили одним глазком подсмотреть за ритуалом, рождением, сговором, сделали соучастником дела, но не гарантируют безопасность. Жандармов, которые могут ворваться в любую секунду, никто не отменял.

Истории и судьбы партийцев Веры Фигнер, Софьи Перовской, Андрея Желябова, Макара Тетерки, Николая Кибальчича, Веры Засулич, Степана Халтурина и других здесь поются, шепчутся, скороговорятся, произносятся с грузинским и украинским акцентами, разыгрываются, звучат текстами политических частушек, цыганских романсов, жесткими аккордами Высоцкого, струнными переборами группы «5-nizza». Но они не становятся ожившими портретами, далекими фамилиями, биографическими справками. Каждый из них наполнен кровью, силами и страстями, идеалами и мыслями, сброшенными в одну общую кровавую мясорубку. Неудавшееся покушение Засулич на генерала Трепова романсируется хрипловатым голосом Маркарской, которая является еще и автором идеи спектакля, с невероятным отчаянием и смаком; ее же рассказ о том, как Вера Фигнер работала фельдшером в деревне, говорится на полном серьезе; шокирующая история об исполнении приговора террористке Гесе Гельфман, которая была беременна, требует от актрисы отстранения и стального холода. Народовольцами оказывается и Дед Мороз со Снегурочкой, которые сказочными, елейными интонациями рассказывают о терактах и бомбах, и пишущий последнее письмо родителем парень, и группа веселых мексиканцев, наворачивающих тексты об убийствах под гитарный бой. Их мандаринами не корми - дай поговорить на кухне. Вот только каждый разговор уже превращается в смертельный номер.

В «Жизни...» диву даешься от столь слаженной работ актерского ансамбля. Он работает часовым механизмом заложенной бомбы, звучит многоголосным гимном не революции, но чести, способности идти до конца, порой принося себя в жертву обществу. Каждый из исполнителей здесь играет сразу несколько ролей, жонглирует образами и пониманиями, пишет свою персональную записку из подполья. Режиссер Джулиано ди Капуа не пытается понять причины революционизирования, не возводит членов партии в ранг мучеников, не выпускает перед зрителем ангелов революции. Он иронично и играючи подсвечивает основательное кровавое пророчество повтора событий, которое может выражаться хоть в балаганно - карнавальной форме, хоть в пафосных речах, хоть в газете, хоть в куплете.

«Что делать?» и «Кто виноват?» - два вечных русских вопроса, ответ на которые так и не найден. Пылкие сердца, чьи силы бы да в мирное русло, дотлевали в Сибири, лишались своего стуча через повешение, остужались в тюрьмах, так и не доплыв до желанного берега утопии. В финале от свечей, которые зажгла на елке Маркарова за пару десятков минут до конца сходки, остаются лишь маленькие огарочки, настораживающие возможностью пожара. Она же произносит пронзительный финальный монолог «приглашенной на казнь» о последнем слове, об обращенности взглядов всего зала к приговоренному, о цинизме самого судебного процесса. И когда кажется, что все уже завершилось, что бесконечной кутерьме смертей наступил конец, то зал вдруг ослепляет вспышка фотоаппарата, навсегда протоколируя собравшуюся в тесной комнатке многочисленную группу лиц, овеянную вольным ветром и народными стремлениями, которой теперь тоже даровали слово.