Пресса

Греко-Пермское действо

Пермский театр оперы и балета во главе с Теодором Курентзисом –частый гость в столице благодаря фестивалю «Золотая маска», чьим фаворитом маэстро Курентзис является уже давно. В этом сезоне оперная часть «Маски» началась еще в декабре именно с его гастролей – со спектакля-откровения, каковым предстала «Королева индейцев» на музыку Генри Пёрселла. Но вот следующий номинант из Перми, показанный в Москве в конце февраля, оставил много вопросов и сомнений практически по всем статьям, если не поставил в тупик.

Что это было? Театр абсурда, ритуальное нечто, непостижимое для «средних умов» очередное откровение могучей фантазии знаменитого греческого постановщика Теодора Терзопулоса, экстремистски смелый авангардный эксперимент или рядовой будень современного режиссерского театра, каковых по миру сегодня тысячи, – еще и не самый эпатажный и шокирующий? И первое, и второе, и третье – все, что угодно, но только не то, что заявлено на афише спектакля. «Носферату» пермяков в постановке двух греческих мастеров, чьи имена в России сегодня почти сакральны, обозначена как опера современного композитора Дмитрия Курляндского и проходит в фестивальных номинациях по оперному ведомству, включая персональные претензии на лидерство по категориям «лучшая женская роль» и «лучшая мужская роль». Роль – да, возможно, хотя и это спорно, но ни на одну секунду – не оперная партия, равно как и сама «Носферату» – совсем, ну вот просто ни на йоту не опера (причем никакая – ни классическая, ни современная, ни авангардная, – если только антиопера).

В произведении нет ни одной характерной черты, позволяющей причислить его к оперному жанру, ведь нельзя же за такое счесть наличие дирижера за пультом, мерно тактирующего четырехдольную сетку перед оркестром, не издающим практически ни звука? Лишь ударные иногда нарушают тишину – далеко не абсолютную: в этом томительном мареве душной суггестии в изобилии живут различные акустические эффекты, вплоть до самых неожиданных. Например, некоторые актеры не только шепчут, пищат и взвизгивают, монотонно повторяют странные, плохо различимые тексты, но иногда и икают – четко, демонстративно, в микрофон. Великая Алла Демидова, давняя соратница Терзопулоса, периодически эффектно извергает какие-то мантры – смысл их примитивен и оттого непонятен: неясны не сами слова, а их назначение – вообще и в данном спектакле в частности. С таким же успехом перформанс можно было бы назвать, например, балетом – девушки в белых пачках и на пуантах периодически присутствуют на сцене: достаточное ли это основание для такой жанровой классификации? На самом деле его едва ли вообще можно отнести к музыкальному театру – какому бы то ни было.

Когда-то великий Пуччини говорил, что его мастерства мелодиста вполне достаточно, чтобы написать оперу на любой текст – хотя бы на таблицу с расписанием движения поездов или ресторанное меню. Похоже, Курляндский переплюнул шутливое намерение Пуччини: «любой текст» (например, анатомические списки, состав крови, списки болезней, ядовитых и лекарственных трав и пр.) в его «опере» присутствует, но он не положен на музыку – ее нет в произведении совсем. Некоторая темпо-ритмическая организация пространства-времени в перформансе наличествует, намеки на звуковысотность тоже вроде есть – артисты на сцене ведь издают какие-то звуки, формально у каждого из них можно констатировать соответствие чему-либо на нотном стане. Но достаточное ли это основание для того, чтобы называться музыкой, – музыкален ли удар палкой по забору и стоит ли он того, чтобы ради него публика приходила в театр?

Конечно, подобное экспериментаторство акустического характера давно не ново и удивляться особо нечему. Непонятно только, зачем это нечто называть «нафталинным» словом опера и помещать в оперные номинации. Возможно, в этом заключена провокация – тогда уже не только создателей перформанса, но и руководства всероссийского театрального фестиваля «Золотая маска», которое в таком случае может быть присовокуплено к создателям этого действа. Если же снять вполне здравые претензии к абсолютной неоперности творения, то сам по себе спектакль Терзопулоса как всегда глубок, талантлив и абсолютно достигает своей цели: он сполна рождает у зрителя ощущение ожога, шока, прикосновения к вязкому и липкому болоту, страшной и засасывающей в бездну неизвестности. Пугающая символика и тошнотворная многозначность мизансцен, движений, экстремальных звукосочетаний поселяют страх и тоскливую тревогу перед неизведанным и непонятным, бессвязность и бессюжетность действа, отсутствие динамики, развития вызывают протест и противоречивое желание одновременно досмотреть перформанс до конца и убежать с него сейчас же, сию же минуту. Наверное, именно этого и добивались создатели «Носферату» – «оперы» о глобальной идее вампиризма (название опуса – одно из имен вампира как такового в западноевропейской традиции): социального, морального, эстетического.