Пресса

На сцене Центра Мейерхольда фестиваль "Золотая маска" представил спектакль Нижегородского театра юного зрителя "Последние". Постановка Вячеслава Кокорина номинирована на национальную премию как лучший спектакль малой формы. Рассказывает МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.

Режиссер Вячеслав Кокорин, лауреат и трижды номинант "Золотой маски", каждый раз привозил в Москву спектакли разных театров: в 2003 году — "Каштанку" Екатеринбургского ТЮЗа, в 2005-м — пьесу Эжена Ионеско "Король умирает", поставленную им в Омском театре драмы, а теперь вот "Последних" Нижегородского театра юного зрителя, который он возглавил два года назад.

Заняв пост главного режиссера ТЮЗа, Вячеслав Кокорин взял курс на современный европейский театр, радикально обновил репертуар, причем в списке авторов все больше современные драматурги, такие как Мартин Макдонах или Лукас Бэрфус. Но начал Вячеслав Кокорин не с современной драматургии, а с пьесы самого знаменитого нижегородца Максима Горького. Даже не верится, что этот жесткий, умный и беспощадный спектакль поставлен в театре, где еще совсем недавно актеры преимущественно скакали зайчиками и разыгрывали умильные сказки. В этих "Последних" совершенно нет провинциальности, нет слезливой мелодрамы, истерик и скандальных сцен, к которым эта пьеса вполне располагает. Постановка Вячеслава Кокорина производит впечатление очень строгой, сдержанной, как черно-белая литография рядом с сувенирной хохломской росписью.

Все эмоции здесь приглушены, тщательно спрятаны от посторонних. Ведь члены семьи Коломийцевых давно стали чужими друг другу и находятся в состоянии перманентной войны — тут нельзя расслабляться и показывать неприятелю свои слабые места. Выигрывает тот, кто успешнее всех маскируется, прячет свои чувства, а лучше всего — вовсе их не имеет. Вот зять Коломийцева, главный пройдоха и мошенник, тюремный лекарь Лещ (Владимир Берегов), говорит негромко, ходит всегда бесшумно, как тень, появляется незаметно, так что присутствующие не сразу его замечают. Гладкий, ухоженный, вежливый — с таких, как говорят, все как с гуся вода.

Беда главного героя, бывшего полицмейстера Ивана Коломийцева в исполнении номинированного на "Маску" Леонида Ремнева (а в этом спектакле на первый план выходит именно он, а не его добрая, но беспомощная жена Софья (Марина Ильичева)) в том, что он, дворянин и умный в общем-то человек, не может до конца совпасть с образом полицейского служаки, верного царю и отечеству и оправдывающего этой верой все свои злодеяния. Его брат Яков (Евгений Калабанов) удивляется, как этот страшный человек нравится сам себе. Но он ошибается. Этот Коломийцев прекрасно знает себе цену, и если продолжает играть роль домашнего тирана, то не потому, что она ему нравится, а потому, что отступать некуда, а что-то менять поздно. Стараясь сохранять спокойствие в разговоре, он вдруг начинает покачиваться на месте как от затаенной, застарелой боли, которую уже нет сил терпеть. И живое чувство, которое лишь изредка прорывается сквозь его непроницаемую маску, нежность к старшей дочери Наде, сомнение в своей обычно безапелляционной правоте, проявляется как юродство, кривляние, в общем, как недостойная слабость. Герой Леонида Ремнева, фигура мощная и трагическая, чем-то походит на шекспировского короля Лира. Он пытается еще что-то устроить, навести порядок в своем королевстве (в маленькой записной книжке, водрузив на нос очки, намечает список неотложных дел: заделать окно в своей комнате — бомбисты не дремлют, устроить горбатую Любу на работу — нечего глаза мозолить, а младшую Веру поскорее выдать замуж — бойка очень), но и сам в глубине души понимает, что исправить ничего нельзя, семья погибла и он сам тому виной.

Пьесу с тематикой весьма актуальной — терроризм и коррупция, крушение привычных ценностей, деградация общества — Вячеслав Кокорин ставит как историю вечную, вневременную. Сценография Ларисы Наголовой, также номинированной на "Золотую маску", лишена примет какой-то определенной эпохи и построена на символах почти библейских. Посреди сцены возвышается внушительный деревянный стол, когда-то за ним, вероятно, собиралась вся семья, отмечались праздники. Теперь он пустует. Если кто и присядет рядом на плетеный стул, то как-то боком, мимоходом. Мизансцены, которые выстраивает режиссер вокруг этого символа утраченного домашнего уюта, еще больше подчеркивают неустроенность, неприкаянность всех членов семьи. Они и дома-то себя здесь явно не чувствуют, потому что весь спектакль не снимают долгополых пальто-шинелей, словно забежали сюда на минутку, да вот не могут теперь вырваться.

Но главная изюминка спектакля, которая приковывает внимание зрителей,— это грозди электрических лампочек, свисающих над сценой. Они то едва теплятся, то ярко вспыхивают, то загадочно мерцают, вместе с музыкой Гии Канчели расставляя акценты в этом ровном и внешне холодном спектакле. Кажется, что это то самое небо в алмазах, о котором мечтала чеховская Соня. Вот оно спустилось к самым головам героев, но этого никто не замечает. Все слишком озабоченно глядят под ноги.