Пресса

Химические реакции

30 марта Екатеринбургский театр современной хореографии «Провинциальные танцы» и Инженерный театр «АХЕ» показали на Эрарта Сцене спектакль «Мера тел».

В основу первого опыта сотрудничества двух театров лег знаменитый рассказ Д. И. Менделеева о создании периодической системы химических элементов, которая привиделась ему во сне. Идея «вольной реконструкции научного озарения» принадлежит знаменитым алхимикам от театра Максиму Исаеву и Павлу Семченко. Вполне близкие по жанрам, в рамках которых они работают (современный танец и перформанс), хореограф Татьяна Баганова и художники «АХЕ» создают гремучую смесь из исследований, опытов и языческих ритуалов, мешая ее в родной для себя эстетике, где ингредиентами выступают архаика, миф и сновидения. Тело становится медиумом для передачи, на первый взгляд, далеко не близкой искусству и танцу информации.

На сцене привычная экспериментальная лаборатория в стиле Инженерного театра. Повсюду колбы, банки, склянки. Это кабинет демиурга-Менделеева в исполнении замдиректора «Провинциальных танцев» Владислава Бобровича. Менделеев ли? Не совсем. Микрокосм как отражение макрокосма. На примере частной судьбы нам показана универсальная модель. Он не просто ученый, а Творец, обобщенный образ Создателя. Не зря критик Анна Гордеева сравнивает его опыты с экспериментом Франкенштейна. И это, действительно, первое, что приходит на ум, когда видишь безобразно скрюченные тела с открытыми ртами, обернутые рваными тряпками. Сверху, над кабинетом химика, свободно висят фонари — не то молекулы, не то планеты, переливающиеся всеми возможными цветами и живущие по своим законам и порядкам: то выстраиваются в ряд, то распадаются в определенной последовательности. Целая античная Гармония сфер. Космические звуки вводят зрителя в транс, унося в далекое-далекое, пещерное прошлое. Удивительно, как тонко вносится наука в искусство. Говорите, театр всегда о человеке? Правильно, о нем: о физике и химии.

Здесь сталкиваются современный научный прогресс, холодный и расчетливый, с языческой чувственностью и эмоциональностью. Разум vs Тело. Спектакль подобен путешествию во времени. Всего за полтора часа нам представят внушительный отрезок эволюционного процесса.

История начинается. Еще скованные, еле двигающиеся тела выполняют синхронные движения. Они — коллективное «нечто». Деревянные марионетки, полностью зависимые от своего создателя. Вынимая соломинку изо рта каждого, ученый приводит механизм в действие. Движения их пока неуправляемы. Мышечные сокращения напоминают таксис примитивных беспозвоночных. Это еще бесполые, похожие друг на друга тела без намека на индивидуальность.

Ученый продолжает. Создания надевают фольклорные платья, и начинается серия обрядов. Взаимодействие танцоров между собой — как химические реакции. Танец отражает то, что происходит на невидимом молекулярном уровне. Омовение ног девушкам в любезно подготовленном Менделеевым растворе прочесть можно абсолютно по-разному: то ли девочки становятся женщинами, от чего так истошно кричат, то ли принимают участие в каком-то другом посвящении. На деле — та же реакция превращения. Они больше не будут прежними.

Языческая эпоха — эпоха гедонистская. Ей свойственно неприкрытое естественное выражение всех физических потребностей: смех и удовлетворенные вздохи, крики страха и боли. Пластически это представлено интенсивными прыжками, массовой пляской à la «Весна священная». В своих постановках Баганова использует элементы народной хореографии в современном прочтении. О русском, национальном, архаичном ею было сказано еще в 1999 году — в «Свадебке» Стравинского. Языческий мир уже делится по половому признаку. Юноши держатся в одной сторонке, девушки — в другой. Каждый «лагерь» проявит себя сольно, как на Руси в диком танце молодые люди демонстрировали все свои чувства и страсти. Менделеев усмехается, дивится. А «экспонаты», смотрящие на зрителя через приложенные к лицам стекла, продолжают. Как обитатели кунсткамеры, они становятся предметом и нашего пристального изучения.

«Элементы» понемногу развиваются. Вот уже сцена трапезы. В руках ложки. Словно магнитом «элементы» притягиваются к обеденному столу, судорожно «собирают» последние капли, скатывающиеся с него. Отходят и с разбега вновь налетают на стол, создавая кишащую массу. Перед глазами — мечниковские бактерии под микроскопом.

Напитавшись, девушки с пластиковыми стаканчиками в руках, уже как античные богини, двигаются в такт звукам кифары. На авансцене мужчины увлечены борьбой. В пластическом рисунке появляется некая эстетика: эволюция телесного, стремление к аполлоническому порядку. Доминируют элементы древнегреческого «свободного» танца, танца-пляски, легкое вскидывание босых ног. Теперь и «они» могут создавать: бревно и ветки за несколько секунд превращаются в простейшую деревянную куклу. А потом герои даже заговорят. В инфернально-матриархальной, какой-то «стриндберговской» сцене будет продемонстрирована имитация поклонения некой царице. В пластиковые стаканчики, которыми обклеено ее платье, одурманенные мужчины наперебой вливают свои растворы. Химия физической любви как отравление парами. Опьянен и сам ученый.

Масса плавно превращается в компанию индивидуумов. Выделится даже «любимчик», alter ego Менделеева, который станцует отменный гопак, напоминающий танец Шарикова в «Собачьем сердце» Бортко. Каждый «элемент» выходит со своим номером. Один топчет свадебное платье, другой прыгает на скакалке, третий постоянно достает портрет химика из чемодана. Перед нами те, кто уже имеет имя: Медь, Хлор, Серебро, Золото, Криптон, Уран… Повторяя одно и то же движение, они фиксируются в гениальном сознании ученого. Эврика. Миниатюрное «я» диктует целую таблицу в правильном порядке: «Ясно вижу во сне таблицу, где элементы расставлены как нужно. Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги и заснул опять…»

Свет в зале гаснет, оммаж Менделееву окончен. А время большой химии только начинается