Театральная компания ЗМ

Пресса

17 апреля 2008

Вода живая и мертвая

Наталья Каминская | Культура

"Гроза" Магнитогорской драмы на "Золотой Маске"


Почерк режиссера Льва Эренбурга, возглавляющего в Санкт-Петербурге свой "Небольшой драматический театр", в магнитогорской "Грозе" узнается с ходу. Человеку, видевшему его спектакли "На дне" Горького или "Иванов" Чехова, легко предсказать, что с текстом классической пьесы вновь могут произойти дерзкие метаморфозы, а психология на сцене будет тесно соседствовать с физиологией. Предсказание сбывается. Текст, примерно три его четверти, в этом спектакле отсутствует, а отсебятины (так, впрочем, было и в "На дне") немало. В первой же сцене дело происходит в бане, и Катерина (Анна Дашук) моет своего обнаженного мужа Тихона (Владимир Богданов) натуральной мочалкой с натуральным мылом. Лев Эренбург любит творчество режиссера Льва Додина и так же, как последний, любит воду на сцене. В "Иванове" ее было немало, а в "Грозе" - целая Волга, остроумно помещенная художником Алексеем Вотяковым за сколоченный из грубых, опасно подвижных досок забор и отраженная в висящем наверху зеркале. И если в чеховском спектакле водную среду еще можно было принять за лукавый привет Додину, то в "Грозе" становится ясно, что Эренбург в этом смысле - его серьезный единомышленник. Ведь вода здесь - не просто театральный эффект, и не просто иллюстрация волжской темы, а психофизиология жизни, в которой можно остудить пыл и получить удовольствие, можно смыть с себя скверну, а можно продрогнуть до костей и даже вовсе камнем уйти на дно.

В отсутствие значительной части канонического текста здесь психологически и физиологически подробно проживается жизнь города Калинова, этого волжского российского захолустья, в котором великая река является источником как богатств и удовольствий, так и темных стихий. Удаль перетекает в беспробудное пьянство, природные красоты - в необузданные вожделения, мгновенные смены погодных условий - в омуты тайных желаний и вековых предрассудков. Сумасшедшей барыни, предсказывающей "геенну огненную", здесь нет, но девки-приживалки в доме Кабановой (Надежда Лаврова) свихнуты, каждая на свой лад, и в один момент в доме возгорается пламя - то ли библейский "куст", то ли материализованные страсть и возмездие. В то же время все не чисты на руку: пряники и пирожки тащат прямо с блюда и прячут под ситцевые юбки, а потом, извлекая из самых интимных мест, преспокойно отправляют их в рот. Нечистота уживается с регулярным помывом вполне мирно, страсти животные с чувствами более высокого порядка - тоже. Кабанова, властная и апоплексично нездоровая, хватает Дикого за причинное место, так тема их несостоявшейся любви, не раз возникавшая в разных сценических версиях "Грозы", обретает у Эренбурга реальную плотскую "физику". Однако пьет этот Дикой, смахивающий в своей тюбетейке на волжского татарина, по-черному, а вместе с ним и Тихон, и Кудряш, и изобретатель Кулигин. Россия пьющая, больная (хоть и сильная от природы), не управляющая страстями, не умеющая составить разумную жизнь и прожить ее счастливо, явлена в магнитогорском спектакле во всей своей почти плакатной красе. Все чрезмерно, а мужики, не стоящие на ногах, - особо. Избыточность - серьезный изъян этого спектакля, режиссер никак не может остановиться и подвигает отважных, беззаветно работающих актеров на бессчетные физиологические откровения. Все время кто-то валится наземь, как мешок с гнилой картошкой, или лезет под юбки, или раздвигает ноги, хватает за гениталии etc...



Ревнителям христианского аспекта великой драмы Островского (а он, как известно, в ней очень силен) все это может показаться возмутительным. Бога здесь и вправду забыли, здесь более языческого, дикого житья. Но любовь и острая щемящая жалость прорываются постоянно, в самых неожиданных местах, и тогда в иные мгновения чувствуешь, что именно эта необъятная, нескладная и невыразимая любовь и есть единственная божественная сила. Отношения между Тихоном и Катериной, кажется, никогда еще на моей памяти не игрались такими сложными и драматичными. Здесь супруги могли бы быть счастливы, но так косноязычны, так задавлены всякими табу, что будто бы невидимый барьер мешает им обрести взаимопонимание. Они и ласкают друг друга, как дети, и участливы, и нежны, но угловаты, зашорены и бессловесны. В противовес - отношения Варвары (Мария Маврина) и Кудряша (Сергей Хоруженко), в которых есть жесткий, бесстыдный секс, но совсем нет души. Борис же (Игорь Панов) здесь неожиданно реабилитирован: на фоне никуда не годных пьянчуг он один претендует на какую-то состоятельность. Но, увы, не жилец, потому что болен туберкулезом. Из-за этого, а не из-за трусости, он отвергает Катерину. Их любовная сцена на берегу Волги буквально выворачивает душу. Потому что именно она своей пронзительной, нелепой и смешной человечностью возвышается над физиологическими ландшафтами, как тот обрыв, с которого сиганула в Волгу несчастная Катя. Вымокшие до нитки влюбленные уселись на покатом "откосе", Катерина от избытка эмоций уснула на коленях у Бориса, укрытая его пиджаком, комары нещадно кусают мокрую спину "любовника", а он не смеет даже пошевельнуться.



Или вот сцена приезда Тихона из "командировки", в которую посылала его мамаша. Она вырастает в отдельный концертный номер, сыграна так, будто Кабанов отсутствовал минимум год и побывал где-нибудь в Сибири, а не в соседней губернии. Тихон всем привез подарки, и сам их выбор, само тончайшее соответствие вещи характеру и желаниям каждого из многочисленных домочадцев внезапно выдают в этом недотепе бесконечно любящего и умного сердцем человека. Тогда острой иголкой вонзается в душу воспоминание о недавних, неловких и невысказанных отношениях между ним и его молодой женой, и вновь кажется, что счастье было так возможно... От мертвого тела Катерины Тихона нельзя оторвать, он никого к ней не подпускает, проявляя характер тогда, когда в этом уже нет надобности.



Жалко ли в магнитогорском спектакле текста Островского? По букве - да. По духу же - в те минуты, когда отходят на второй план режиссерская избыточность, нежелание отказаться от всего, что пришло на ум во время репетиций, - здесь так сильно сказано о любви, как почти никто не умеет сказать на нынешней сцене. Физическая жизнь героев сама становится говорящей. Видя ее в полном объеме - с дикостью и нежностью, со святостью и похабством, красотой и уродством, возвышенностью и нелепостью, осознаешь: здесь не чеховские пять пудов любви, здесь ее целые тонны, точнее - сотни кубометров, если использовать единицы измерения водных стихий.


оригинальный адрес статьи