Театральная компания ЗМ

Пресса

1 мая 2017

Кресло Каллас

Вадим Гаевский | Газета «Экран и сцена»

Сильнейшее впечатление на фестивале “Золотая Маска” – “Травиата” в Перми, поставленная Робертом Уилсоном, продирижированная Теодором Курентзисом, спетая Надеждой Павловой. Я, старый меломан, с юношеских лет обожающий “Травиату” (а это, конечно, опера для женщин любого возраста, но и для юношей, только вступающих в жизнь и только начинающих ценить оперное искусство), так вот я заново испытал то волнение и тот восторг, которые когда-то вызывал у меня спектакль Владимира Ивановича Немировича-Данченко с Надеждой Кемарской в заглавной роли и которые вызывает у меня аудиозапись Марии Каллас в спектакле 1955 года, поставленном в миланском театре Ла Скала Лукино Висконти.

Спектакль Немировича, увы, давно забыт, а спектакль Висконти, тоже, к сожалению, не записанный на кинопленку, тем не менее, совсем не забыт, а стал неумирающей легендой итальянского театра. О “Травиате” московской авторы пермской постановки, по-видимому, не слышали ничего, а “Травиата” миланская присутствует в их сознании несомненно. Режиссер Роберт Уилсон все делает в очевидном споре с ней, с ее классической режиссурой. Никакого Парижа эпохи раннего импрессионизма, прекрасного Парижа конца века и начала так называемой belle epoque. Никаких парижанок и почти никаких парижан, хотя у некоторых окружающих Виолетту мужчин гротескные мопассановские лица. Никакого антиквариата, никаких туалетов из дамского гардероба тех лет, обычное для Уилсона почти полное отсутствие декораций и реквизита. Пермская “Травиата” – беспредметный спектакль, театральное пространство которого создает виртуозная игра света и полутьмы, а театральную материю – условная жестикуляция, отдаленно напоминающая жесты неевропейских актеров. “Абстрактный” мир, повторяя слово самого режиссера. Отчасти мистический мир, – скажем мы, где все сведено к одной теме: Amore e Morte, – так “Травиата” называлась первоначально.

Но один предмет реквизита все-таки есть, одна вещь из старинного мебельного гарнитура все-таки допущена на сцену. Это большое кресло, в котором умирающая Виолетта сидит в начале последнего акта. Все предыдущие акты сцена пуста, поэтому огромное кресло порождает сильнейший театральный эффект и кажется знаком надвигающихся неотвратимых событий. Но здесь есть и кое-что еще. Опытные театралы знают, что в такое же большое кресло Висконти усадил Каллас в начале первого акта (где Виолетта–Каллас уже утомлена), что тогда, шестьдесят лет тому назад, вызвало оторопь у консервативно настроенных миланских меломанов, но что означало рождение психологического подтекста в вокальной технике bel canto романтических примадонн и, что более важно, появление в оперном театре новой значимой фигуры – режиссера.

Большое кресло – назовем его креслом Каллас – сыграло свою историческую роль и теперь, уже на законных основаниях, обосновалось в Перми, позволив создать изумительно красивую выразительную мизансцену, а также почтить “божественную” Марию.

Это было уместно, потому что духом Каллас полон необычный пермский спектакль. Я имею в виду весь его музыкальный строй: не только пение певицы, но и игру оркестра, не только Надежду Павлову, но и Теодора Курентзиса (оба – лауреаты “Золотой Маски”), которые ведут свои партии с поражающей внутренней силой, с силой позднего Верди, если позволено так сказать, но и с нежностью Верди раннего или, точнее, более раннего, того, которому была доступна прозрачная лирика, печальная лирика “Травиаты”. Поэтому я и вспомнил о Виолетте–Каллас.

Но самое замечательное, что было в Перми, – искусное взаимопонимание вокальной и оркестровой партии, почти полнейшее слияние в некоторых драматических эпизодах. Скажу больше: мне показалось, или это мне было внушено, что оркестр Курентзиса сыграл в спектакле нежданно-негаданную и очень мужественную роль – роль спутника, оберегающего обреченную Виолетту, роль идеального мужчины. Реальные мужчины на ее пути, оба Жермона, отец и сын – классические слабаки, отец – жалкий трус, сын – жалкий истерик, и оба, не будучи злодеями, поочередно убивают Виолетту. Лишь только оркестр здесь ровня ей, лишь только оркестровая музыка возносится на уровень великой женской любви и великой женской жертвы. А в более театральном смысле можно сказать, что оркестр в “Травиате”, идущей в Перми, становится музыкальным аналогом античного хора.

оригинальный адрес статьи