Пресса

Свое внимание известный режиссер остановил на этот раз на пьесе Юджина О’Нила «Долгое путешествие в ночь», избавив текст классика американской литературы от претензий на трагедию. Додин ставит семейную драму, насыщая пьесу мотивами из Шекспира и Чехова и удаляя тем самым весьма существенно текст от первоисточника. На этом пути у театра возникли приобретения, но и потери.



Драматургу важно показать, что причина ухода из жизни Мэри Тайрон – гибельная зависимость от морфия, а режиссеру кажется это не столь важным. Мэри Татьяны Шестаковой не наркоманка, а юродивая, попавшая из монастыря, где училась, в жестокий мир, в котором ее сил не хватило на предначертанное самоосуществление. Ей предстояло стать святой, посвятить жизнь Богу и остаться в стенах монастыря, а она влюбилась и вышла замуж за актера, посвятив себя ирландскому выпивохе, ставшему землевладельцем, прагматиком и сквалыгой.



Там, где драматургу важно развить любимую мысль о зависимости судьбы героев от генетики и физиологии, полученной сыновьями в наследство от родителей и прародителей, режиссеру важнее определить не медицинский аспект драмы, а духовный. Кажется, болезни возникают потому, что с каждым случается своя драма нереализации, недовоплощения. И сыновья Тайронов Джейми (Петр Семак) и Эдмунд (Сергей Курышев), не пропускающие возможность влить в себя виски, несчастны, прежде всего потому, что не нашли себя в этом мире, а не потому, что сызмальства отец лечил детей от всех болезней виски.



Джейми пошел по стопам отца: стал актером, но сыну не грозит биография Джеймса-старшего. Не стать ему землевладельцем. Он на лето приезжает в семью, поскольку у него нет денег. Он попивает тайком алкогольные запасы отца, разбавляя зелье водой. И на последний доллар будет веселиться со шлюхами. Младший, Эдмунд Сергея Курышева, проявляет больше воли и независимости, но его подсекает недуг – чахотка. От этой болезни умер отец Мэри. У О`Нила воля героев детерминирована генетическим наследством от отцов, что заменяет у драматурга античный рок. У Додина младший брат Эдмунд тоже на обочине жизни. Он заболевает не потому, что зависит от генетики, а генетика берет свое, поскольку неопрятный образ жизни младшего брата ведет его к драматическому финалу. Так в спектакле возникают вместо о’ниловских мотивов чеховские.



Сценографическое решение Александра Боровского еще больше убеждает в этом. Все действие разыгрывается не в доме, а на веранде, высоко поднятой над землей. Мы не видим самого дома с библиотекой, комнатами, освещенными лучами то восхода, то заката. Лев Додин погружает актеров в атмосферу семейной беды. Особенно это ощутимо в первом акте, когда шепот героев на веранде физически вводит в состояние, в котором пребывает семья Тайронов. Как в доме собирающегося «повеситься» не говорить о веревке? Как жить семье, в которой поселилась смерть? Сказать ли смертельно больному о болезни или утаить это знание, осудить или пощадить — между этими полюсами колеблются чувства героев. На премьере актеры даже слишком зашептывали текст и тем самым не достигали необходимой органики, превращая порой задачу режиссера в его декларацию.



Температура сочувствия в спектакле падала еще и потому, что герои на сцене старше тех, что написаны у О’Нила. Эдмунду 23 года, Джейми старше на 10 лет. Одно дело, когда помираешь от туберкулеза в 20, и совсем другое, когда тебе под 50. И дело совсем не в том, что молодого «жальче», а в том, что осмысление ухода у каждого возраста свое: другие переживания, другие разговоры. В спектакле так распределены роли, что отец Джеймс Тайрон Игоря Иванова вполне может быть старшим братом и Джейми, и Эдмунда. Это возрастное нарушение скорее пагубно действует на спектакль, поскольку подобное смещение предполагает и дальнейшую ревизию пьесы, более кардинальную работу не только по усечению текста, но и по его перелицовке.



Вместе с тем в спектакле Льва Додина, идущего без малого четыре часа и намеренно в аскетичной театральной стилистике, возникают пронзительные сцены. Как Тайрон-старший Игоря Иванова вдруг внезапно дернется, оставив фальшивый оптимизм, и припадет к ногам своей Мэри с мольбой не оставлять их. И вдруг в это мгновение становится отчетливо ясно, что он до сих пор любит жену, что для него невыносима мысль остаться без Мэри. Как и Татьяна Шестакова сыграет свой уход без театрального надрыва, просто и светло. Она отрывается от бренной земли, чтобы предстать перед Девой Марией, которую она подвела, но любит всем сердцем.