Театральная компания ЗМ

Пресса

20 ноября 2008

Лев Додин: Зло - это утрата ориентиров

Марина Токарева | Новая газета

Гастроли МДТ взбудоражили умственную деятельность зрителей



На Театральной площади вокруг памятника Александру Николаевичу Островскому — лом и аншлаг. Все дни гастролей петербургского Малого драматического, театра Европы на сцене Малого. Зрители, как во времена старого «Современника» и «Таганки», вступают в диалоги, вспоминают, спорят. Цены на билеты вопреки кризису зашкаливают.

Театр привез в Москву почти весь свой репертуар: от легендарных «Братьев и сестер» Абрамова, которым 23 года, до изящных «Бесплодных усилий любви» Шекспира, которым всего полгода. Со Львом Додиным, чье упорство, талант и отвага создали феномен МДТ, обсуждаем насущное.



— Ваш театр во все времена пытался разобраться в судьбе народной. Спектакли по Абрамову, Достоевскому, Гроссману — про жизнь людей и идей. Удалось вычленить закономерности?




— Даже Ключевский и Костомаров не решались их формулировать. Хоть Карамзин и дал неуничтожимую формулу «дураки, дороги и воруют», но я думаю, все гораздо сложнее.



Свою историю мы очень плохо знаем: ленивы и трусливы. В так называемом конкурсе «Имя — Россия» сначала солировал Сталин: катастрофическое явление, хотя вполне объяснимое, и мы все за него несем ответственность. Потом его стал отодвигать Александр Невский. Фигура чрезвычайно противоречивая, принесшая России много зла. Об этом написано у Костомарова, которого сегодня никто не решится опровергнуть, легче его не знать, не помнить.



Широк человек, я бы сузил, говорит герой Достоевского. Но сузить невозможно. Мы знаем опыты сужения, мы даже их переживали, нас самих сужали всячески. Широта — дар Божий. И наказание. Как в этом разобраться? Мне кажется, никаких окончательных диагнозов не поставишь. Да, некая линия осознания самих себя — своих корней, истории, среды — существует в театре. Именно поэтому так интересно им заниматься. Разбираться, постигать и давать возможность другим людям с нами погрузиться в бездны, ощутить меру сложности самих себя. И может быть, только подойдя к краю бездны, краю отчаяния, почувствовать, что тебя задело лучом надежды.



— Брехт говорил: «Меня каждый день спрашивают, может ли театр изменить мир, и я каждый день отвечаю — нет». Вы с ним согласны?



— Не вполне. Когда-то в юности я был уверен, что театр может изменить человека, сегодня знаю: это идеалистическое представление, но даже секунда сострадания, испытанная в зале, нас меняет.



— Жизнь нас режиссирует или мы ее?



— Обоюдно. Наш спектакль по роману Гроссмана называется «Жизнь и судьба»; название трактуют по-разному, мы для себя нашли очень приблизительное определение: жизнь дается нам свыше, а судьбу все-таки во многом…



…Мы не выбираем?!



— Нет, именно выбираем! Важно угадать свою судьбу и помочь ей. Господь дал нам для этого свободную волю.



— То, как срежиссирована жизнь режиссера Льва Додина, вас устраивает?



— Знаете, смотреть на себя со стороны — как смотреть на свои фотографии: ты ужасно не похож. Одна из опасностей, которая подстерегает людей, пытающихся заниматься творчеством, слишком большая объективизация себя.



— Художник должен оставаться скромным?



— Хотя бы по отношению к идеалу. Движение к тому, что априорно недосягаемо, волей-неволей делает тебя недостаточным… А жизнь, думаю, срежиссирована как срежиссирована. Многое из того, что хотелось, сделано. И не сделано ничего из того, что не хотелось бы делать. Пока это самое главное.



— Ощущаете вы некое поручение?



— Оно есть у каждого человека. Но в театре, где завязано воедино много индивидуальностей и который есть концентрация жизни, вера в предназначение, в некую миссию преувеличена и опасна: можно не заметить, как совершенство подменяешь собой и сам становишься совершенством. И все на этом заканчивается. Или очень сильно меняется.



Что вы думаете о путанице между искусством и его имитацией, которая сегодня распространилась в театре, как болезнь?



— Я не буду говорить: театр должен улучшать нравы, хотя эта задача, хотя бы подсознательно, стоит перед каждым режиссером. Но если ты сознательно отказываешься от этого, тогда не надо обманывать. Всегда были и будут бульвар и серьезный театр. Но не надо смешивать два этих ремесла: нет зла от бульвара; тем более нет зла от серьезного театра, но от подмены и смешения зло есть — утрата ориентиров. Некое безумие, потому что мы перестаем понимать, что по каким шкалам оценивать.



Думаю, театр не обязательно должен быть успешен, но обязательно должен быть ответствен. И в этом смысле мы далеко не единственные. Так существуют Петр Наумович Фоменко, Гета Яновская и Кама Гинкас; по этим же законам Валерий Фокин с чрезвычайным мужеством возрождает Александринку, упрямо, последовательно и скрупулезно Темур Чхеидзе пытается вести БДТ. Может получаться не сразу, но мне кажется, не может не вознаграждаться, в конце концов.



— Ваш зал и дома, и на гастролях битком набит молодыми. Значит, не обязательно их исступленно развлекать?



— Нет, конечно. Просто им первым сегодня навязывается логика проститутства — и миром бизнеса, и миром рекламы. Портные начинают учить нас, как надо думать. Женщины, торгующие телом, учат, как надо жить. Экономический кризис тоже многое открыл. Выяснилось, что даже в высокоорганизованных странах с прочными традициями финансовые структуры пропитаны бесчестностью. И это все при налаженных системах контроля. Что же спрашивать с нас, начинающих этот путь и насквозь отравленных неправдой предыдущих эпох.



— Так что: кризис — это Deus ex machina?



— Других не бывает. Я убежден: не общественные закономерности создают человеческую природу, а она — общественные закономерности. Мир сегодня переживает экономический шок, за которым последует еще один кризис — сознания. Итоги выборов американского президента только начало.


Всего 30 лет назад Мартин Лютер Кинг сказал: «Я мечтал бы, чтоб в моей стране чернокожий мог голосовать наравне с белым». Голосовать!



Избрание Барака Обамы — важнейший сигнал миру. Потому что у всех есть свои чернокожие, чернозадые; у одних это евреи, у других кавказцы, у третьих азиаты, у четвертых китайцы, у пятых как раз белые. Это все толчок для переоценок, и огромная страна Америка тут оказалась впереди, почувствовала, что в этих переоценках нуждается. Но наряду с этим во Франции, например, говорит мне приятельница по телефону, раскуплены все издания «Капитала» Маркса. Он стал бестселлером, его переиздают и читают. Значит, человечество идет по кругу. А хотелось бы, чтобы по спирали, тоже окружность, но все-таки восходящая.

— И чтобы было наконец нарушено движение к элементарному — в жизни, на экране, на сцене…



— Да, сейчас, общаясь с учениками, я думаю, как научить их оберегать себя; они сложные инструменты, а жизнь их все время упрощает, подкупает, соблазняет и лишает этой сложности, этого объема. Многие беды происходят от простого взгляда на самого себя. Любим говорить: мы такие сложные, такие сложные! А поступаем, как такие простые! Главное: даем с собой обращаться как с «такими простыми»…



Недаром сегодня так торжествует невербальный театр. Слова, которые мы произносим, скукоживаются, становятся лишними, их хочется заменить, выкинуть. Сложно говорить — значит сложно мыслить. Поэтому так важно на репетициях разговаривать — это способ заставить голову работать, а мысли рождаться.



Наши зрители сидят же на «Бесах», 9 часов слушают эти речи, значит, они нужны, значит, они нуждаются в сложно сочиненной и выраженной идее. Тот же Обама — замечательный оратор. И то, что в начале ХХI века, когда все победила виртуальность, у нации, которая первая все это предложила и запустила в оборот, вдруг возникает потребность в ораторе, в человеческом, импровизированном слове — очень интересно.



— Театр привез в Москву премьерный спектакль…



— Да, «Долгое путешествие в ночь» Юджина О’Нила всегда играли какая-то знаменитая актриса, артист поменьше и два еще поменьше. Наша идея — все роли главные. Заняты четыре ведущих артиста труппы: Татьяна Шестакова, Игорь Иванов, Петр Семак и Сергей Курышев. Мы ездили в Нью-Лондон, центр О’Нила дал нам возможность неделю жить и репетировать в коттедже Монтекристо, где происходит действие, доме, построенном отцом и где вырос О‘Нил. Намоленное страданием место, где освобождаешься от всего и где 24 часа мы занимались только друг другом.



— Вы не пускаете на свои репетиции. Почему?



— Боюсь, что это нам помешает. Недавно прочел в одном интервью: очень популярный артист говорит: «Я понимаю, что это работа, и стараюсь, выйдя с репетиции, больше об этом не думать».



Так вот: это не работа. Это одна из важнейших составляющих человеческой жизни, если человек — артист. И нужно, чтобы все были максимально свободны, серьезны, искренни. Момент особой открытости, момент познания. Репетиция тогда удачна, когда она связывает и соединяет.



Мозг исследован гораздо меньше, чем Вселенная. То, чем мы занимаемся на репетиции, есть обнаружение новых человеческих возможностей, качеств и отношений, то есть глубин, богатств. И сложности. Процесс бесконечен и очень хрупок. Это некий акт любви, когда вы можете сказать что-то, что не сказали бы себе и друг другу в других обстоятельствах.



оригинальный адрес статьи