Театральная компания ЗМ

Пресса

29 марта 2018

За раем рай

Екатерина Беляева | Газета «Экран и сцена»

Пермские “Cantos” два дня гостили в Москве – их исполняли в рамках конкурной программы “Золотой Маски” во “Дворце на Яузе”. Экспериментальный спектакль, с жанром которого еще предстоит разобраться, в декабре 2016 года выпустили композитор Алексей Сюмак, музыкальный руководитель Пермской оперы и дирижер Теодор Курентзис, режиссер и художник по свету Семен Александровский, сценограф Ксения Перетрухина и художник по костюмам Леша Лобанов. В основу сюжета легли избранные стихи американца Эзры Паунда из его opus magnum “Cantos”, а также биография поэта-модерниста.

“Cantos” выросли из скрипичного концерта, который Сюмак писал по заказу Пермской оперы. Во время обсуждения будущего сочинения всплыла фигура Эзры Паунда, оказавшаяся близкой и интересной обоим, Курентзису и Сюмаку. Идея использовать тексты Паунда привела к тому, что концерт для скрипки с оркестром перерос в оперу для скрипки, камерного хора и ударных. Но слова стихов, ворвавшись в процесс сочинительства и изменив назначение, смысл и название заказа, оказались сами по себе несколько беспомощны. Одна оригинальная строчка Паунда нуждается в абзаце научного комментария. Так что сработала только идея добавления текстовой компоненты в партитуру. В названии сборника-in progress (опус писался на протяжении многих лет) – “Cantos” – содержится ребус. На “ос” часто оканчивают греческие слова мужского рода – “мелос”, “демос”, “филос”, “дорос”, но здесь это фонетический обман, так как слово “cantos” не греческого происхождения, а латинского. Форма множественного числа именительного падежа – “кантос” – выпадает только в испанском или книжном английском, когда писатели, например, Байрон, на античный манер называли главы поэм песнями, то есть один canto, много cantos. Паунд был известен тем, что намеренно вводил жанровое многообразие в названия стихов. Он мыс-лил “Cantos” как мировой эпос, где встречаются герои разных мифологий и древних литератур. И эта их встреча происходит в каком-то нездешнем пространстве – в аду ли, раю, для атеиста Паунда не имела значения точная локализация. Гомеров Одиссей спускался за ответами, имеющими отношение к жизни, в Аид, певец Орфей тоже отправлялся к мертвецам за укушенной змеей женой, а избранные герои, наоборот, нередко брались богами на небо. Возвращаясь к теме хитроумных слов, стоит отметить, что “опера” – удобное и емкое обозначение чего угодно. Форма слова очень похожа на множественное число от латинского opus, что значит “дело”, “произведение”. То есть, если рассуждать в духе Паунда и переводить слово “опера” буквально, можно сказать, что Сюмак написал некие “творения” или “деяния”, а Александровский, режиссер-документалист, их “поставил”.

Начинается опера необычно. Зрители идут в театр через неосвещенный сквер (потом выяснится, что театр договорился с “Горсветом” погасить на пару часов фонари), попадают в теплое фойе, раздеваются и начинают движение в зрительный зал, оказывающийся совсем не привычным пространством с бархатными креслами. Зрителя подхватывают служители и пускают по темному коридору, неведомые голоса говорят “иди на свет”. Светятся посаженные в партере голые деревца с висящими на них золотисто-красными яблочками. Стулья для публики расставлены прямо на сцене, здесь же играется спектакль. Он представляет собой блуждания дирижера, скрипачки Ксении Гамарис и немногочисленных артистов хора по четко заданным траекториям. Хор работает в разных техниках – многоголосье, декламация, иногда артисты визжат, всхлипывают, шепчут, шуршат, стрекочут или еще как-то имитируют звуки животного мира. То, что разыгрывается на сцене, похоже на ритуал, причем не без жертвоприношений. Расстилая на полу громадную льняную простыню, люди – летчики, работницы завода, раввин, банкир, продавщицы – словно ждут, что ткань обернется плащаницей, и как только лик бога проявляется, они наступают на простыню ногами, затем укладывают на нее в виде хвороста деревца и медленно уносят. Логично предположить, что руководящий этими передвижениями Курентзис и есть Эзра Паунд – дирижирующий пленными духами своих “Cantos” в царстве теней. Но что мы на самом деле знаем о Паунде, чей рассудок, по всей видимости, был поврежден задолго до того, как после войны его содержали в пизанском лагере политзаключенных в грязной яме в стоячем положении, а затем отправили в американскую психиатрическую клинику. Был ли данный им обет молчания (он молчал несколько последних лет жизни, и когда решил заговорить, речь выходила нечленораздельной) актом раскаяния?

Другое объяснение происходящему лежит на поверхности. Теодор Курентзис, работая в России, продолжает жить по законам своей великой родины – Греции. Ему нравится говорить о преимуществах демократии, подобно древним грекам использовать местоимение “ты” вместо принятого у нас “вы”, открыто призывать в спектаклях к свободе. А еще у древних греков были мистерии, во время которых человек тесно общался с богом. Чтобы стать хорошим мистом, нужно было найти себе мистагога-наставника из афинян и отправиться к месту посвящения. Все, что ты переживаешь во время мистерий, требовалось оставлять в тайне, поэтому даже самые словоохотливые летописцы говорят о содержании мистерий лишь в общих словах, скованные клятвой. Мисты совершали жертвоприношения и с наступлением ночи шли в храм, где в темноте переходили от одного святилища к другому (так были устроены Элевсинии – мистерии богини плодородия Деметры), в определенных местах вспыхивал свет факелов, и посвящаемый мог видеть прекрасные изображения богов (тот же райский сад в “Cantos”), а также слышать звуки. Пермский край с его страшными труднодоступными топосами – идеальное место для современной мистерии. И Теодор Курентзис идеальный мистагог. Зрители не совсем еще мисты, им дозволяется смотреть, но не участвовать. В конце спектакля есть потрясающая сцена, когда Курентзис берет за плечи каждого зрителя и подводит к темному занавесу, словно к стенке для расстрела. Но занавес поднимается и открывает взгляду райский партер: в него можно спуститься и осмыслить увиденное.

Театральный сквер теперь пылает кострами – это огонь, когда-то добытый Прометеем для людей, это печальные и торжественные похороны троянских героев, воспетых Гомером и Паундом, это нехитрый конец мистериального ритуала. И партитура Сюмака явно подразумевает нечто большее, чем включает в себя рабочее пока определение – “хоровая опера”.



оригинальный адрес статьи