Пресса
Конкурсная программа
Региональные проекты
«Золотая Маска в кино»
Зарубежные проекты
«Золотая Маска в городе»
Детский Weekend
Внеконкурсная программа
Архив
14 марта 2009
Идея искусства бонсай «через малое видеть великое» проявляется в постановке Олега Жюгжды в прямом и переносном значении. Зрители наблюдают за действием «через призму» карликовой вишни, которая как единая точка отсчета объединяет мир кукол и мир людей.
Какую специфику привнесли куклы в интерпретацию чеховской пьесы?
В куклах есть борьба «живое – неживое». Они всегда акцентируют границу между этими мирами. В постановке Раневская и Гаев, в своих красивых фамильных гробах-чемоданах проникают в наш живой мир и всех мучают, при этом мучаясь и сами... И жить им невозможно, и умереть не хочется.
Для людей игра в куклы – это только имитация реальности. Однако куклы обладают собственной внутренней энергией: они могут протестовать, кричать, выражая нежелание отправляться обратно в ящик. В спектакле это очень ярко проецируется на сцену прощания Раневской с домом.
Куклы, как правило, немногословны, они больше показывают, чем говорят. Тем не менее вы поставили пьесу почти без сокращений. Вам слова не мешали?
Слова мне не мешают никогда, потому как словарный ряд в спектаклях всегда сосуществует с действием, подчеркивая либо опровергая его.
Конечно, странно было бы поставить Чехова вообще без слов. Хотя такие эксперименты имели место. Танцевала же Майя Плисецкая «Даму с собачкой» и «Чайку». Как известно, изображение всегда очень сильно воздействует на зрителя, и, может быть, надо было пройти через отказ от текста, через балет, через пантомиму для того, чтобы к тексту опять вернуться. Надо уметь подавать текст, его надо уметь играть.
И что же куклам больше поддается: комедийные или трагические моменты?
В постановке задействованы куклы разных систем, от особенностей которых зависят характеры персонажей. Например, Пищик – это чисто комедийная кукла-чревовещатель, такой прием часто использовался в американских мюзик-холлах. Здесь она тоже играет комедию, и только в конце у нее появляется улыбка сквозь слезы.
Образ Раневской представляет абсолютную драму, доходящую до трагедии. Поэтому персонажи Любови Андреевны и Гаева выполнены в манере бунраку, японского придворного театра кукол, в то время как легкость отношения к жизни Пети и Ани подчеркивается их детскими, будто бы фарфоровыми, куклами с набивными телами. Аня и Петя, по сути, еще игрушки, для них жизнь – забава.
Самая автономная кукла, которая больше всех разговаривает с Богом – классическая марионетка – Фирс. Для него уже перестают действовать законы земного притяжения, с этим миром его связывают только несколько ниточек. В марионетке есть притча, философия, трагедия, но в некоторых моментах она может быть и смешной.
Отношение каждого героя к вишневому саду, а значит и к жизни, определило величину куклы и специфику ее вождения кукловодом. Театр кукол – древнее, священное искусство с разнообразными традициями, поэтому персонажи имеют свое кукольное «альтер эго», но в разных системах. Только герои, которые из «New Wave», поколения новой волны, еще не заслужили своего дубля, поэтому они сами по себе – Яша, Дуняша, Епиходов, Шарлотта и Лопахин, их играют актеры «живым планом».
Что послужило отправной точкой для создания спектакля, что вас вдохновило?
Первоначальный образ – это бонсай. На одной из прибалтийских триеннале, которая проходила в Вильнюсе в 1978г., меня впечатлил минимализм сценографии японского художника к «Вишневому саду»: изящный мостик, перекинутый с одного островка на другой, а по центру сцены – огромная гора углей. Значительно позже довелось прочитать рассказ Тэцуо Миура «Родина в горшке овальной формы», где речь шла о бонсай. В конце произведения главный герой повесился в миниатюрной дубовой роще. Он уменьшился до ее размеров. Со стороны его тело выглядело сухим мотыльком, висящим на веточке карликового дерева. В этом была какая-то ущербность и вместе с тем самодостаточность. Знаковый принцип, при котором условным пейзажем обозначается целый мир, мне понравился. Отсюда и родилась идея представить сад бонсай вишней.
Вы считаете «Вишневый сад» современным произведением?
Да, конечно. Суперсовременным! Вопрос о непреходящих духовных ценностях остается открытым. Классика обладает удивительной притягательностью... Вроде бы все уже было, но – все про нас!
Современность во многом определяется образом Лопахина. Этот чеховский герой актуален как сто лет назад, так и сейчас. Кто он, «нежная душа» или «хищный зверь»? На уроках литературы ученики продолжают писать сочинения на эту тему…
У Лопахина есть стремление к духовности, к каким-то светлым идеалам, но подспудный просчет его никогда не оставляет в покое. Он существует постоянно в раздвоенном состоянии: видит и любит – одно, в то же время расчленяет и подсчитывает – совсем другое. В нем соединяются две взаимоисключающие личности.
Согласно одной из ваших первоначальных задумок, Лопахин мог бы быть перчаточной куклой Петрушкой. Что бы тогда изменилось в его образе?
Потенциал такого хода в возможности наглядно показать дуализм, раздвоение себя – то, что мучает Лопахина. Тогда не красный пиджак, а кумачовая рубаха Петрушки, которого Лопахин, как свое «альтер эго», таскает с собой, готовый, при необходимости, сунуть в обратно в карман… Как в фильме «Остин Пауэрс» – у доктора Зло есть мини-«я». Это тоже был бы мини-Лопахин: «Я – не я, и шутка не моя!»
Ему проще было бы дурачиться и произносить свои несколько странные шуточки, которые всегда трудно сыграть актеру. И придуриваться легче (козлом блеять) и сад рубить сподручней (красивая картинка: смешной Петрушка, поплевав на ладошки, берет топор и с веселым матом подсекает под корень изящный бонсай). С кого спрашивать-то?
Как вам кажется, не перевернулся бы, как говорят, Чехов в гробу, узнав, что его пьесу поставили в театре кукол? Ведь в свое время он так радел за то, чтобы на сцене все было так, как в жизни?
Если Антон Павлович и перевернулся бы, то я очень надеюсь, что тогда он принял правильное положение, поскольку крутиться ему уже приходилось долго и часто. Чехов считал «Вишневый сад» комедией. Театр кукол вполне подходит для этого жанра.
оригинальный адрес статьи
Бонсай вишневого сада
беседовала Надежда Яковлева | "Золотая Маска" №1/2009Идея искусства бонсай «через малое видеть великое» проявляется в постановке Олега Жюгжды в прямом и переносном значении. Зрители наблюдают за действием «через призму» карликовой вишни, которая как единая точка отсчета объединяет мир кукол и мир людей.
Какую специфику привнесли куклы в интерпретацию чеховской пьесы?
В куклах есть борьба «живое – неживое». Они всегда акцентируют границу между этими мирами. В постановке Раневская и Гаев, в своих красивых фамильных гробах-чемоданах проникают в наш живой мир и всех мучают, при этом мучаясь и сами... И жить им невозможно, и умереть не хочется.
Для людей игра в куклы – это только имитация реальности. Однако куклы обладают собственной внутренней энергией: они могут протестовать, кричать, выражая нежелание отправляться обратно в ящик. В спектакле это очень ярко проецируется на сцену прощания Раневской с домом.
Куклы, как правило, немногословны, они больше показывают, чем говорят. Тем не менее вы поставили пьесу почти без сокращений. Вам слова не мешали?
Слова мне не мешают никогда, потому как словарный ряд в спектаклях всегда сосуществует с действием, подчеркивая либо опровергая его.
Конечно, странно было бы поставить Чехова вообще без слов. Хотя такие эксперименты имели место. Танцевала же Майя Плисецкая «Даму с собачкой» и «Чайку». Как известно, изображение всегда очень сильно воздействует на зрителя, и, может быть, надо было пройти через отказ от текста, через балет, через пантомиму для того, чтобы к тексту опять вернуться. Надо уметь подавать текст, его надо уметь играть.
И что же куклам больше поддается: комедийные или трагические моменты?
В постановке задействованы куклы разных систем, от особенностей которых зависят характеры персонажей. Например, Пищик – это чисто комедийная кукла-чревовещатель, такой прием часто использовался в американских мюзик-холлах. Здесь она тоже играет комедию, и только в конце у нее появляется улыбка сквозь слезы.
Образ Раневской представляет абсолютную драму, доходящую до трагедии. Поэтому персонажи Любови Андреевны и Гаева выполнены в манере бунраку, японского придворного театра кукол, в то время как легкость отношения к жизни Пети и Ани подчеркивается их детскими, будто бы фарфоровыми, куклами с набивными телами. Аня и Петя, по сути, еще игрушки, для них жизнь – забава.
Самая автономная кукла, которая больше всех разговаривает с Богом – классическая марионетка – Фирс. Для него уже перестают действовать законы земного притяжения, с этим миром его связывают только несколько ниточек. В марионетке есть притча, философия, трагедия, но в некоторых моментах она может быть и смешной.
Отношение каждого героя к вишневому саду, а значит и к жизни, определило величину куклы и специфику ее вождения кукловодом. Театр кукол – древнее, священное искусство с разнообразными традициями, поэтому персонажи имеют свое кукольное «альтер эго», но в разных системах. Только герои, которые из «New Wave», поколения новой волны, еще не заслужили своего дубля, поэтому они сами по себе – Яша, Дуняша, Епиходов, Шарлотта и Лопахин, их играют актеры «живым планом».
Что послужило отправной точкой для создания спектакля, что вас вдохновило?
Первоначальный образ – это бонсай. На одной из прибалтийских триеннале, которая проходила в Вильнюсе в 1978г., меня впечатлил минимализм сценографии японского художника к «Вишневому саду»: изящный мостик, перекинутый с одного островка на другой, а по центру сцены – огромная гора углей. Значительно позже довелось прочитать рассказ Тэцуо Миура «Родина в горшке овальной формы», где речь шла о бонсай. В конце произведения главный герой повесился в миниатюрной дубовой роще. Он уменьшился до ее размеров. Со стороны его тело выглядело сухим мотыльком, висящим на веточке карликового дерева. В этом была какая-то ущербность и вместе с тем самодостаточность. Знаковый принцип, при котором условным пейзажем обозначается целый мир, мне понравился. Отсюда и родилась идея представить сад бонсай вишней.
Вы считаете «Вишневый сад» современным произведением?
Да, конечно. Суперсовременным! Вопрос о непреходящих духовных ценностях остается открытым. Классика обладает удивительной притягательностью... Вроде бы все уже было, но – все про нас!
Современность во многом определяется образом Лопахина. Этот чеховский герой актуален как сто лет назад, так и сейчас. Кто он, «нежная душа» или «хищный зверь»? На уроках литературы ученики продолжают писать сочинения на эту тему…
У Лопахина есть стремление к духовности, к каким-то светлым идеалам, но подспудный просчет его никогда не оставляет в покое. Он существует постоянно в раздвоенном состоянии: видит и любит – одно, в то же время расчленяет и подсчитывает – совсем другое. В нем соединяются две взаимоисключающие личности.
Согласно одной из ваших первоначальных задумок, Лопахин мог бы быть перчаточной куклой Петрушкой. Что бы тогда изменилось в его образе?
Потенциал такого хода в возможности наглядно показать дуализм, раздвоение себя – то, что мучает Лопахина. Тогда не красный пиджак, а кумачовая рубаха Петрушки, которого Лопахин, как свое «альтер эго», таскает с собой, готовый, при необходимости, сунуть в обратно в карман… Как в фильме «Остин Пауэрс» – у доктора Зло есть мини-«я». Это тоже был бы мини-Лопахин: «Я – не я, и шутка не моя!»
Ему проще было бы дурачиться и произносить свои несколько странные шуточки, которые всегда трудно сыграть актеру. И придуриваться легче (козлом блеять) и сад рубить сподручней (красивая картинка: смешной Петрушка, поплевав на ладошки, берет топор и с веселым матом подсекает под корень изящный бонсай). С кого спрашивать-то?
Как вам кажется, не перевернулся бы, как говорят, Чехов в гробу, узнав, что его пьесу поставили в театре кукол? Ведь в свое время он так радел за то, чтобы на сцене все было так, как в жизни?
Если Антон Павлович и перевернулся бы, то я очень надеюсь, что тогда он принял правильное положение, поскольку крутиться ему уже приходилось долго и часто. Чехов считал «Вишневый сад» комедией. Театр кукол вполне подходит для этого жанра.
оригинальный адрес статьи
