Пресса

Два дня подряд на “Золотой маске” давали Шекспира — богатого и бедного. Блеск и нищету демонстрировали театры Льва Додина и Николая Коляды. В сознании обозревателя “МК” они сошлись буквально как лед и пламень.


“БЕСПЛОДНЫЕ УСИЛИЯ ЛЮБВИ”


(Малый драматический театр — театр Европы, СПБ)


Современники Шекспира к этой пьесе относились несерьезно и рекомендовали ее разве что для постановок при дворе.

Потомки лучше оценили любовный хмель, которым опьянены четыре высокопоставленные влюбленные пары и одна пара пейзан, и играют с ней во всевозможные игры. Лев Додин, правда, от четырех пар оставил всего три, отбросил еще несколько персонажей и изрядно проредил текст от лишних длиннот. Чтобы сохранить чистоту сюжетной линии и подчеркнуть жестокость жизни. Но какая разница — четыре или три пары, когда на кону — любовь. Тем более в превосходном переводе старого образца Корнея Чуковского, а не осовремененный перевод, который весьма навредил “Королю Лиру” — предыдущей постановке Мастера.

Додин в последнее время полюбил раздевать своих артистов по делу и без, поэтому любовь начинается с обнаженных мужских тел в одних спартанских трусах. Впрочем, юноши при дворе короля Навары могли быть и прикрыты, если учесть, что они порешили принять обет воздержания. Воздержание, друзья, во имя просвещения и познания — от женщин, еды и прочих плотских утех. Но стоит явиться трем прелестницам из Франции, тут-то у Шекспира начинается жар в крови.

О! Как здесь все стоит — стволы деревьев из металла в декорациях Александра Боровского — сами по себе и оказавшиеся между ног плюхнувшихся артистов. А тут еще и “Песенка про сучки” (ударение на последний слог), на которых сидели бы прелестницы, акробатика, символизирующая любовное напряжение в членах. Тут же — двусмысленность пауз: “Я хочу, чтобы ты мне дала (выразительная пауза) поцелуй”. Или: “Я хочу, чтобы у тебя выросла большая (оч. выразительная пауза) борода”. Казалось бы, все рассчитано на любовь, а любви — нет. Есть слова, есть школа представления о любви с выразительными задыханиями артистов и округлившимися глазами. Но нет чувств, что легки, кружат голову и расчесывают кровь. То, что пристало антрепризе, разминающей тему гениталий, совсем не пристало театру, считающему себя законодателем высокого вкуса.

Спектакль Додина — как брак по расчету, где стол с черной икрой и осетрами, жених и невеста в дорогом прикиде и VIP-гости, а почему-то холодом веет от поцелуя коллективного “горько!”. Ну абсолютно бесплодные усилия в поисках любви.


“КОРОЛЬ ЛИР”


(“Коляда-театр”, Екатеринбург)


Совсем иной вид у Шекспира из провинции. Его бюджет виден без бинокля и даже контактных линз. Тянет примерно тысячи на десять. Причем “деревянных”. Итак, “Король Лир” сделан из: 22 оцинкованных корыт по 250 руб. за штуку, 22 пар чулок в резинку цвета какао, в которое повариха не долила молока, — по 10 рублей за пару, 22 пар женского трико до колен и такого же количества маек. К этому следует прибавить несколько банок гуаши, мячиков и тряпичных утят, что надевают на руку.



В таком виде предстают двор короля, три его дочери и он сам. Король забавляется: показывает то язык, то худой зад (не обнаженный). Еще дразнится на зрителей, как ребенок, когда хочет напугать родителей: двумя пальцами растягивает рот и двумя же — нижние веки: у-у-у!!! Испугались?

Так они друг друга и пугают: Регана с Гонерильей — мужей, мужья — детей, законных и прижитых, а король — всех сразу. Первые 15 минут действия идут без слов на одних этюдах. И кажется, что сегодня такая наивность решения Шекспира выразительнее всяких слов. Артисты Коляды смыкаются плотной шеренгой и особым дрожанием кистей рук перед лицами изображают агрессию, страх… Музыкальная поддержка — отвязный Кустурица.

Вот король за веревочку вытягивает из угла пеструю кучу из нитей — это его государство, он разделит его между дочерьми. Он садится в корыто, отправляясь во владения к дочерям, в него же ложится, укрываясь от бури. Коляда может дать мастер-класс, как работать с предметами, мало подходящими театру и особенно Шекспиру: как из ничего сделать что-то. Оцинкованный водосток с рынка надевается на руки, превращаясь в рыцарские латы, а если разрезать упаковочный мешок из пленки, то можно получить высокий воротник знатного костюма. Но дело вовсе не в том, что голь на выдумки хитра. Детский наив, как стиль и подлинность в игре, вероятным образом сделал старую, затертую до дыр постановками пьесу не столько актуальной, сколько вечной. Через эти забытые чулочки в резинку, трико с начесом да корыта отчетливо проступает сегодняшняя жизнь с ее моралью, ежедневными ужасами. Так и видится, что где-то на окраине (Москвы, Питера, Екатеринбурга, далее везде) в панельной хрущевке папа в трико с вытянутыми коленками отписал детям комнату в коммуналке. А они его сначала на балкон выгнали, а потом вообще взашей прогнали. “Панель” легко меняется на особняк с Рублевки — эффект тот же.



После спектакля за кулисами Коляда говорит, что делал спектакль о старости и одиночестве. Сам он играет Лира замечательно. Бывший актер, теперь драматург с мировым именем, как-то так особенно существует на сцене. У его Лира — землистый цвет лица, усталые глаза, смирившиеся интонации (потому что ничего не изменить) — жизнь России, плацкартный вагон поезда Екатеринбург—Москва, гостиница без завтрака… В финале все 22 человека улягутся в корыта, свернувшись калачиками, как дети, — то ли спят, то ли умерли.