Пресса

25 сентября 2009

Этика диетика

Дмитрий Ренанский | КоммерсантЪ Weekend Санкт-Петербург

В 2006 году этим спектаклем официально открылась столичная "Студия театрального искусства" (СТИ), хотя театром актерско-режиссерский курс Сергея Женовача номинально стал еще до выпуска из РАТИ-ГИТИСа. Спектакли "Женовачей" полюбили все и сразу, они номинировались на "Золотую маску" и выдерживали беспрецедентный для студенческих работ аншлаг. До сих пор в Москве так обожали только "Фоменок". В этих двух театральных романах, кажется, много общего: Сергей Васильевич учился у Петра Наумовича, как и он, предпочитает камерную сцену, студийный формат и прозу. Однако успехи учителя и ученика имеют едва ли не противоположную природу: если к Фоменко ходят за театром, то к Женовачу — за чем-то еще.



Он руководит чуть ли не единственным в Москве коллективом, который последовательно воплощает представление о театре как о кафедре, с которой нужно вещать, воспевать, оплакивать, проповедовать. Словом, учить жить. Метафору "театр — храм искусства" Женовач понимает буквально. "Захудалый род", как и все следующие постановки Женовача в СТИ, это классический образец театра, посягающего на то, чтобы быть больше, чем театр.



Вообще в этом не было бы ничего плохого, если бы не тривиальная опасность, что "больше" затмит театр. Так и получилось в случае Женовача, едва не трагическом: в 1990-е и в начале 2000-х, унаследовав от учителя мастерство и обостренное чувство театра, он слыл одним из самых тонких драматически мыслящих московских режиссеров. Тогда театр Женовача был игрой. С годами в спектаклях и, видимо, в сознании их постановщика произошла подмена: театральностью Женовач пожертвовал ради идейности, и та вытеснила драму и игру — все заметнее в каждом следующем спектакле. Режиссер понемногу превращался в миссионера.



Наблюдая последние спектакли СТИ — пресные, аскетичные, нравоучительно-неповоротливые, — трудно поверить, что они поставлены тем же человеком, что и лукаво-ироничные, сияющие гармонией постановки в других театрах, в том же Малом или МХТ. Симптомы будущего увядания налицо в "Захудалом роде". В спектакле по роману Лескова проглядывает стремление отдалиться от драмы в пользу читки — через два года это стремление породило антитеатральную "Битву жизни" по Диккенсу. При всей своей тонкости Женовач всегда был как-то простодушен; в "Захудалом роде" он примеряет аскезу, с годами принимающую почти болезненные формы. Попытка заполнить глубоким содержанием лакуны сценической оболочки — а формальное мастерство Женовач демонстрирует и вправду удивительное — была обречена на провал, еще когда анорексией в "СТИ" и не пахло.



Зато удовлетворена тяга столичного зрителя к "духовке": богоискательство, вера, дворянство, идеальный русский человек, любовь к ближнему, мессианство, нравственность, почвенничество, проповедничество, смирение, фанатизм. Понятно, при такой общественной нагрузке Женовачу просто некогда заниматься профессией, — поисками нового театрального языка или, допустим, работой со старым. Публика этим скорее довольна: неторопливыми постановками по Лескову и Диккенсу Женовач восполняет зрительскую тоску по нарративу, отсюда явно ощутимый в "Захудалом роде" привкус мыльной оперности.



"Захудалый род" — типично русский извод идеологического театра. Он отшатывается от современности, мифологизирует прошлое, подчеркнуто консервативен, Женовач крепко держит полуистлевшее знамя русского психологического театра. СТИ, начавшаяся с "Захудалого рода", появилась в нужное время в нужном месте — Москва, объевшаяся театром, нуждалась в чем-то вроде кельи, где показывали бы что-нибудь очень строгое, духовно-назидательное. Потому и выходит: что для Женовача аскеза, для его постоянной публики лишь диета.


оригинальный адрес статьи