Пресса

Впостановке «Дядюшкин сон» присутствие режиссера Темура Чхеидзе до поры до времени ощущается только в том, насколько выверены характеры и отношения, как слажен ансамбль. Кому-то эта работа покажется «старомодной», но это заблуждение.


Странность этой почти водевильной истории с уходящим в трагедию финалом заявлена с самого начала сценографией Эмиля Капелюша: наклонные помосты свидетельствуют, что мир Достоевского вздыблен, а музыкальные машины, все эти отливающие медью диски и валики, с одной стороны, гармонируют с капризной музыкой Александра Кнайфеля, а с другой…



Шекспировские страсти

Мария Александровна Москалева, мотор и центр этой истории, сыгранная Алисой Фрейндлих, у Достоевского то и дело поминает Шекспира. В прежних, основанных на мхатовской инсценировке, постановках, Москалева делала это впроброс, невзначай: типичная провинциальная образованщина.


В инсценировке Юрия Лоттина Москалева крупнее, масштабнее: ее не зря сравнивают с Бонапартом (образ, проходящий сквозь все творчество Достоевского).


Из водевильного зачина (мать хочет выдать замуж 23-летнюю дочь, перестарка по тем понятиям, за выжившего из ума престарелого, но богатого князя) Москалева извлекает целый ураган шекспировских страстей, и музыкальные машины здесь — намек на флейту Гамлета. Крутить ручку куда проще, чем играть на флейте, а манипулировать людьми Москалева научена лучше, чем Розенкранц с Гильденстерном.


В Русском театре, в спектакле Михаила Чумаченко, Москалеву играла Лидия Головатая, и играла очень верно — мать, которая в своей (животной!) любви к дочери готова на все, на любую подлость, и принуждает к тому дочь (не очень-то и сопротивлявшуюся).


У Фрейндлих — иная трактовка роли. Ее Москалева настолько увлечена самим ходом сражения за «счастье дочери», красотой задуманной ею комбинации, что забывает о цели битвы; важно только победить! И ее Аустерлиц превращается в ее Ватерлоо.
Если Москалева мотор спектакля, то Князь К. и Зина — те, на чьей стороне симпатии режиссера.


Отступая от буквы Достоевского, меняя сюжет, Чхеидзе остается верен духу писателя. Сквозь происходящее на сцене все отчетливее начинает проступать основная тема Достоевского: грех и искуп­ление, преступление и наказание. Грешны почти все, кто замешан в интриге. Безгрешен один только Князь К.


В таллиннском спектакле его играл покойный Херардо Контрерас; его персонаж был трогателен с самого начала, было ясно, что обманывать его — подлость. Князь К. Олега Басилашвили в первых сценах спектакля нелеп со своими нафабренными накладными усами и почти клоунскими пятнами румян на щеках. Гротескный рисунок роли словно оправдывает насмешки: старый маразматик ничего не соображает.


Но когда Зина поет для Князя романс, сквозь шутовскую маску Князя начинает проглядывать что-то живое, человечное. Он пленен красотой Зины и звуками музыки, он влюб­лен — не в женщину, а в красоту, которая спасет (или не спасет?) мир.


Очаровательный сон


А во втором акте, в сцене с Мозгляковым, освобождаясь от парика и накладных усов, Князь ненадолго предстает самим собой: старым больным человеком, который устал от жизни и забывает то, что случилось с ним час назад, но при этом осознает свою беспомощность и не хочет скрывать ее: пусть смеются, люди злы и глупы…

И не скандал становится кульминацией спектак­ля, а встреча Зины с умирающим от чахотки Васей, трагическая, переводящая действие в иной регистр — великих романов Достоевского.

А затем следует финал, когда большие напольные часы с медным маятником начинают расти ввысь, растекаясь, как на картине Дали, и Князь, большой ребенок в белой (смертной) рубахе видит сквозь облака образ Ангела-Зины, исчезающий в мерк­нущем свете.

>«Какой очаровательный сон!» — повторял Князь, когда его убеждали, что объяснение в любви ему приснилось. И спектакль БДТ, начавшись бурно и весело, завершился грустным и очаровательным сновидением.