Пресса

Вы приняли БДТ в очень сложное для него время. Вам не было страшно становиться художественным руководителем театра с такой историей и такими традициями?



Не столько страшно, сколько я не чувствовал необходимости стать художественным руководителем. Я несколько раз отказывался от этого поста. В течение многих лет Кирилл Юрьевич Лавров, художественный руководитель БДТ, неоднократно предлагал мне стать художественным руководителем.


Мы с ним бок о бок проработали 18 лет, и это были для меня счастливые годы. Но Лавров искренне считал, что возглавлять театр должен режиссер.

«Я вырос в этом театре при Георгии Александровиче Товстоногове и убежден: во главе театра должен стоять режиссер!» — настойчиво повторял он.


А я думал: ну как же мне тягаться с авторитетом, которым Кирилл Юрьевич пользовался по всей России? Он был человеком светлого ума и огромного таланта. Какие у меня есть основания занимать его должность?


В каких случаях человек хочет стать руководителем? Когда он убежден, что только таким образом сможет претворить в жизнь все то, что считает нужным. А я — баловень судьбы. В этом отношении проблем у меня не было: что я задумывал, то и претворял. Особенно — в БДТ. Так зачем мне лишняя головная боль?


Но когда внезапно Кирилла Юрьевича не стало, передо мной поставили вопрос во всей его обнаженной требовательности. «Вы что, — спрашивали актеры, — теперь возьмете и уедете?» От меня требовали, чтобы я сел в это кресло. Но, невзирая на все просьбы, я устроил в труппе тайное голосование, чтобы убедиться в том, как ко мне относятся артисты. И вот после этого я уже третий год руковожу БДТ.



Эстетика БДТ меняется оттого, что вы в него пришли?



Меняется. Но не оттого, что я в него пришел! Время меняет все. Время приходит, время уходит, как бы я ни старался. Я и стараюсь. Я стараюсь основополагающие принципы театра Товстоногова сохранять.


Но это никак не касается внешней формы или направленности постановок. Как бы ни ставили я или другие режиссеры, какую бы театральную форму ни выбирали, в спектакле непременно должна быть точная, подробная, интересная партитура внутренней жизни образа. То есть технология актерской работы сохраняется.


Я видел много ваших спектаклей, и мне кажется, что самым непривычным по внешней форме для БДТ был «Макбет»…



Наверное. И еще, наверное, «Коварство и любовь». Что бы я ни ставил, я стремлюсь по возможности сохранять тональность автора. Но что такое тональность автора? При всей нашей взаимной симпатии мы с вами будем представлять тональность каждого драматурга по-своему и далеко не во всем сможем совпасть!


Не говоря уже о том, что за 200 лет тональность Шиллера и за 400 лет тональность Шекспира обросли такими наслоениями, что это уже далеко не то, что было в те моменты, когда гении откладывали в сторону гусиное перо, гасили свечу и с сознанием хорошо сделанной работы шли отдыхать…


Это само собой разумеется! Поэтому я специально не стараюсь и не прилагаю усилий к тому, чтобы в спектакле был виден мой почерк. Он и так будет виден! Но чем разнообразнее репертуар, тем это выгоднее театру.


Я помню вашу «Антигону». Считалось, что пьесу Ануя можно воспринимать только так: пошедшая наперекор власти Антигона — героиня, светлая личность, а правитель Креон — циник и негодяй. И вдруг в вашей постановке оказалось, что и у Антигоны, и у Креона есть своя правота и вся трагедия в том, что две эти правды не могут жить вместе. Одна должна погибнуть…



Только так! Сам Ануй пишет: «В трагедии нет правых и виноватых».



«Дядюшкин сон» — ваша самая новая постановка?


Нет. После нее я поставил еще шиллеровского «Дона Карлоса». Там Валерий Ивченко играет Филиппа, Игорь Ботвин — Карлоса, а Валерий Дегтярь — Позу.



Вас все-таки очень интересует высокая классика?


Да. Да. Да! Хотя я судорожно ищу современную пьесу.



Сколько спектаклей сейчас в БДТ готовится к постановке?


Два. На Малой сцене. Я активизировал Малую сцену: считаю, что она необходима: пусть там ищут и дерзают молодые! Они готовят к постановке «Моего бедного Марата» Арбузова и «Квадратуру круга» Катаева; две прекрасные пьесы советского периода.



Больше года назад произошло это несчастье — война из-за Цхинвала. Как вы пережили эти события?


Пережил? Нет, это не называется «пережил». Эта война что-то убила во мне. Это же глобальная несправедливость со всех точек зрения, и наше поколение, и поколения, которые моложе, через неизвестно сколько лет вынуждены будут ответить за случившееся. Просто так это никому с рук не сойдет. Никому. Ни одной из сторон!



На отношения между творческими людьми это как-то повлияло?



На мою работу в БДТ — нет. Никто из актеров не предъявил ко мне как к грузину претензий, никто не начал сторониться меня. И в Грузии никто из моих друзей не говорил, что я должен уехать из России. Они говорили: ты отвечаешь за театр, ты обязан оставаться в нем.


Сегодня я знаю одно. Здесь правды нет. Ни со стороны Осетии, ни со стороны Грузии, ни со стороны России. Просто все мы очень остро почувствовали, каково это — жить на вулкане.


После кончины Георгия Александровича Товстоногова почти вся петербургская критика, за исключением трех-четырех действительно умных и талантливых людей, бросилась хоронить БДТ…


Они и сейчас хоронят. Почти двадцать лет без перерыва. Но… если человек умер, как мы поступаем? Крестимся, говорим: «Царствие ему небесное! — и идем своей дорогой. А они все никак не успокоятся. Но у нас по-прежнему залы полны, публика ходит, она любит нас — и значит, мы живы!