Пресса

До сих пор «Золотая маска» в общем и целом была состязанием тяжеловесов. Еще в прошлом году жюри сравнивало десятичасовой «Берег утопии» Бородина с премьерами Фоменко, Гинкаса, Чхеидзе, Додина. В этом году жюри будет сравнивать Павловича с Бо­гомоловым, Селина с Кулябиным и совещаться насчет новаций Павлова-Андреевича, Григорьяна и Гацалова. Вам что-нибудь говорят эти имена? И понятно по­чему. Большинству из перечисленных нет тридцати. Тридцать шесть Константину Богомолову из «Табакерки» («Старший сын»), он старший среди молодых.

Кто-то скажет, что сейчас соревнуется молодняк, потому что старики отстрелялись в прошлом году. Но дело не только в медлительности стариков. Оно еще и в том, что молодые режиссеры перестали киснуть в Москве, обивая пороги столичных театров, и с азартом ставят в каком-нибудь Прокопьев­ске. Это раньше вершиной карьеры была постановка в Художественном театре. Теперь круто приезжать на «Золотую маску», как Игорь Селин, — с блокбастером из Ярославля. Или как Борис Павлович — быть худруком в Вятке, где — стоит тебе заснуть в троллейбусе — и незнакомые люди бережно разбудят тебя на остановке у театра, уважительно назвав по имени-отчеству.

Олег Лоевский, эксперт «Золотой маски», директор всероссийского фестиваля «Реальный театр»: «На мой взгляд, это не беби-бум, а приход в режис­суру взрослых людей. Это по-настоящему взрослые люди среди массы режиссеров инфантильных, пусть и пожилых. Пожилые инфантилы занимаются интерпретациями интерпретаций и игрой в бисер. А эти режиссеры — взрослые, потому что видят реальную жизнь, сегодняшний двор, дом, мечты, разочарования, и обо всем этом они пытаются прокричать — иногда косноязычно, иногда срываясь на юношеский фальцет, но всегда с большой внутренней затратой».

Новая пьеса: кайло

Десять лет назад первый директор «Золотой маски» Эдуард Бояков, одержимый «новой драмой», мечтал, что пройдет время и у фестиваля появится номинация для драматургов. Но вместо номинации возник фестиваль «Новая драма». Теперь, правда, он уже не существует — но дело сделано: живых авторов се­годня ставят от Якутии до Александринки. Более то­го, Минкульт вводит квоту на постановки современ­ной пьесы, так что до мечты Боякова рукой подать. Сам он теперь ставит «новую драму» на сценах сво­их театров в Москве и Перми. А бывший его партнер «Театр.doc» вернулся под крыло «Золотой маски» с программой «Новая пьеса». Ее основная начинка — завязки новых проектов, круглые столы, лаборатории, читки, и это вовсе не на безрыбье. Просто «Новая пьеса» теперь не выставка постановок и не парад драматургов, а рабочий инструмент золотоискателя.

Кристина Матвиенко, эксперт «Золотой маски» и куратор программы «Новая пьеса»: «Еще два года назад про «новую драму» говорили: надое­ли, горлопаны. Теперь ее ставят по всей стране, и «новой драме» нужно понять, куда двигаться и что развивать. Ликбез закончен. Хватит оплодотворять космос. Надо идти на два шага впереди театра. Документальные проекты — вроде «Мо­товилихинского рабочего» про пермских заводчан или кировского краеведения под названием «Так-то да» — это и есть на два шага впереди. Как сформулировал это один актер Херманиса, «вы едете по эскалатору в метро — а навстречу вам едет пьеса».

Балет и современный танец: оригиналы


Главная сенсация нынешней «Золотой маски» — в измене ее собственной традиции. Раньше было так: в номинации «Балет» боролись балеты Ма­риуса Петипа (умершего в 1910 году) и Джорджа Баланчина (в 1983-м). Объяснялось это теми же комплексами 1990-х, что и жадный аппетит русских к брендовым шмоткам: в СССР этого не было. Ни аутентичных текстов XIX века, ни американской неоклассики двадцатого. Поэтому, до­рвавшись, постсоветский балет принялся заполнять пробелы в афише и танцевальных навыках; особенно Баланчина танцевали километрами. То есть нынешняя измена этой линии — явление радостное: балет ­на­елся. Картина куда больше напоминает обычную жизнь и нормальную практику здоровой театральной системы. Вот вам русские хореографы — хорошие, так себе и Борис Эйфман. Вот вам приглашенные иностранные тяжеловесы: Начо Дуато с «Na Floresta» и Эдвард Льянг с «Immortal Beloved». И так далее.



Единственное вытекающее но: категории «Балет» и «Современный танец» оказались размыты как никогда. Ибо Алексей Ратманский такой же современный, как и Алла Сигалова («Бедная Лиза» от Театра наций). Так что на самом деле деление теперь не по авторам, а по исполнителям, и за этикетками скрываются, таким образом, не балет и современный танец, а профессиональные ноги и дилетантские.

Алла Сигалова, хореограф спектакля «Бедная Лиза»: «В этом году за «Золотую маску» со­ревнуются оригинальные балеты. То есть бале­ты, поставленные нашими современниками, а не редакции, не реставрации, не восстановле­ния. Я думаю, что только так и должно быть. Потому что как может участвовать в конкурсе двести двадцать пятая редакция «Спящей кра­савицы» Петипа? На Западе спектакли, созданные на стыке драмы и хореографии, давно уже заняли свою нишу — в ней работают и Форсайт, и Матс Эк, и другие. Для меня в «Бедной Лизе» эта задача была определяющей. Мне важно было, чтобы артисты способны были включить на сцене свою актерскую суть, а это очень, очень редко бывает в балете».

Опера и оперетта: новые композиторы

Самое очевидное в оперной рубрике — новые авторы. Вроде бы совсем недавно о номинации «Композитор» даже думать было глупо. Ведь все они — и Моцарт, и Верди, и Шостакович — умерли. А с тех пор вроде никто опер и не писал. Но после десятниковских «Детей Розенталя» пошло-поехало, а этот год вообще выдался урожайным: две большие, взрослые оперы («Гамлет» Владимира Кобекина и «Один день Ивана Денисовича» Александра Чайковского) и три маленькие, молодежные (спецпроект Мариинки «Гоголиада»).



Не менее удивительно, что среди номинантов-дирижеров тоже некоторое количество новых, не­растиражированных персонажей с географически сложными биографиями. Это разрывающийся между Варшавой и Новосибирском Евгений Волынский, итальянский шеф екатеринбургской оперы Фабио Мастранджело и петербургский парижанин Всеволод Полонский. Его «Шербурские зонтики» — уже из жанра оперетты, которая явно сдвинулась с насиженных мест: из пяти спектаклей четыре произведены не в музкомедии, а в оперном или драматическом театре. По всему видать, что координаты изменились, и интересную партитуру, музыкальное качество и хорошую постановку можно теперь обна­ружить в самом неожиданном месте.

Дмитрий Абаулин, эксперт «Золотой маски»: «Когда «Золотая маска» ввела номинацию для композиторов, все отнеслись к этому со скепсисом. Но вот уже третий год она существует, и претенденты не переводятся. В этом году номинируются Владимир Кобекин (он уже был лауреатом) и Александр Чайковский за «Один день Ивана Денисовича». Мне думается, что это устойчивая тенденция и одна-три новые оперы в сезон будут появляться. Дело связано не в по­следнюю очередь с тем, что академическая музыка, которая пишется сегодня, гораздо менее герметичная, чем та, что писалась лет двадцать назад, когда Владимир Мартынов зомбировал целое поколение композиторов, провозгласив смерть автора. В опере по Солженицыну нет пафоса первооткрывателей запретной лагерной темы. «Один день Иван Денисовича» — это хорошая музыка и честный спектакль».
Василий Бархатов, режиссер спектакля «Шербурские зонтики»: «Мишель Легран — очень взбалмошный человек. Все страшно боялись, что он приедет на премьеру и просто посреди спектакля встанет и скажет: «Прекратить!» Но в конечном счете старикан был страшно рад».


Эксперимент: родная речь

Прежде эта номинация называлась «Новацией», но настоящие новаторы появляются не то что не каждый год — не каждое столетие. Поэтому в номинации из года в год соревновались странные спектакли, выбивавшиеся из привычных жанровых рамок, а сама она была переименована в расплывчатый «Эксперимент». Из 5 номинантов этого года четыре — «эксперименты» с языком. Два из них — русские пьесы, написанные коренным белорусом Павлом Пряжко, который уже несколько лет провоцирует режиссеров на странные решения. Михаил Угаров поставил «Жизнь удалась» как читку, а визуальщик Филипп Григорьян вообще собрал на базе «Третьей смены» перформанс. В спектакле «Я думаю о вас» француза Дидье Руиса и авторы, и исполнители — непрофессионалы: пожилые люди со сцены вспоминают молодость в СССР, и их необработанная речь трогает публику так же сильно, как некогда трогали монологи Евгения Гришковца. Но самому радикальному эксперименту в конкурсе экспериментов ни много ни мало восемьдесят лет. Речь о Хармсе и его по­вести «Старуха». Дурацкая история про труп, который герой носил в чемодане, пока его не украли, на самом деле говорит о смертности, которую всякое живое существо носит в себе от рождения. Федор Павлов-Андреевич предложил прочесть ее Степаниде Борисовой. Исполнительница горлового пения и прима Якутской драмы выкрашена в белое, спеленута в са­ван и водружена на по­стамент. Истукан открывает глаза и начинает говорить — и за героя, и за старуху, которая зашла к нему в квартиру и умерла; говорит то по-русски, то по-якутски, переходя порой к таким горловым модуляциям, что становится жутко, — и то, что имел в виду Хармс, чувствуешь нутром.

Федор Павлов-Андреевич, режиссер спектакля «Старухы»: «Говорят, язык — это бог, а мое божество — это Хармс. Я думаю и разговариваю про себя так же, как пишет Хармс, я совпадаю с ним в том, как он видит вещи. Я вместо «соскучился» говорю «соскрючился». Уверен был, что я сам придумал это слово, а мне говорят: «Это Хармс».


Роман Должанский
, продюсер спектакля «Я ду­маю о вас»: «Дидье Руис делает бесхитростный документальный театр. Личные воспоминания пожилых людей складываются в коллаж, в котором проступает история страны».

Филипп Григорьян, режиссер спектакля «Третья смена»: «У Пряжко невзаправдашние пьесы, он ломает законы драматургии и делает это как панк, а вовсе не из полемических соображений. Его пьесы похожи на жизнь своей пустотой. В этом я со­гласен с теми, кто сравнивает Пряжко с Чеховым: Чехов ведь тоже запечатлевал пустоту».