Пресса
Конкурсная программа
Региональные проекты
«Золотая Маска в кино»
Зарубежные проекты
«Золотая Маска в городе»
Детский Weekend
Внеконкурсная программа
Архив
26 марта 2010
Александр Петров отмечен в номинации «лучшая работа режиссера» за постановку оперы Моцарта «Свадьба Фигаро».
Александр Васильевич, вы открываете петербургским зрителям новые произведения российских композиторов. Банщикова, Баневича, Десятникова… В то же время обращаетесь к редко звучащим партитурам, будь то «Итальянка в Алжире» Россини или «Холопка» Стрельникова. И вдруг Моцарт. Чем обусловлен такой выбор?
Дело в том, что я несколько раз я должен был ставить эту оперу и всякий раз что-то срывалось. То изменялись сроки, то перемена планов в театрах, то кто-то из артистов уезжал на ПМЖ, то чья-то смерть. Я стал относиться к этому названию с суеверием. И вот, когда, Валерий Гергиев, предложил мне поставить эту оперу в Мариинском театре, а я согласился, то первое время думал, что- то обязательно сорвется. Но когда стал, наконец, ею заниматься, понял, что колдовство судьбы очевидно прошло, а началось колдовство непосредственно Моцарта. Я до сих поражаюсь, каким образом музыка, написанная в XVIII веке, может так задевать людей, живущих в веке XXI. Это как какой-то секрет. Знаете, как Фаюмский портрет. Смотришь, видишь своего современника, и не понимаешь, что между вами века.
Исполнение классических опер на языке оригинала давно вошло в традицию. «Свадьба Фигаро», напротив, звучит у вас на русском языке. Было ли это концептуальным решением? В этом смысле насколько вам было важно либретто да Понте?
Концептуальным, конечно. Но в данном случае концепт я делю вместе с Валерием Гергиевым, так как это его идея, что эта история должна идти на русском языке. А я его поддержал. Лирическая опера, как например, «Богема» или «Норма» или «Тоска», обязана идти на языке оригинала. А вот комическая опера - нет. В этом тексте столько действенных подробностей, которые должны доходить до зрителя. Ведь это Да Понте, а это великий человек. Неслучайно Гофман, который очень любил эту оперу Моцарта, называл ее «гениальной пьесой с пением». Когда я работал над спектаклем в Мариинском театре, в нем были заняты артисты, которые много лет пели это оперу по-итальянски. И когда мы стали разбирать особенности текста, они говорили: «Боже мой, мы даже не представляли, что там столько подробностей!» Так что, это была очень подробная работа, которую, разумеется, можно вести только на своем языке.
В Петербурге вы работаете на абсолютно разных сценических площадках. Премьера «Свадьбы Фигаро» вообще прошла в концертном зале Мариинского театра. Какую роль для вас, как режиссера, играет театральное пространство? Насколько свободно вы чувствовали себя на такой сценической площадке?
Я думаю, что всякое сценическое произведение имеет свое пространство. Не случайно Питер Брук ставит «Кармен» на песке в каком-то заброшенном заводском корпусе, а «Махабхарату» на берегу океана, где она идет в 3 вечера. То, что Гергиев решил, что «Фигаро» должен идти в концертном зале, мне было по душе, потому как мы делали круговой спектакль, почти без декораций, чтобы он просматривался со всех сторон. Когда мы перенесли спектакль на большую сцену, мне кажется, он чуть-чуть потерял, потому что ушли подробности. В Маринке-3 зритель острее реагировал на то, что видит.
В «Свадьбе Фигаро» что явилось толчком к созданию именно таких образов, такой проблематики спектакля?
Я думаю, что мы придумали с художницей Леной Орловой главное, - время. Мы нашли параллель между модерном и рококо. Арка была очень мощная, ведь и там и там есть момент некой пресыщенности. Поэтому на сцене у нас молодые, но уже пресыщенные жизнью люди.
Для кого этот спектакль?
А для всех! Мне кажется, что история эта – семейная история. Поэтому, возможно, она современна и близка для любого поколения. И тем, кому за сорок, и тем, кому только исполнилось двадцать. История с изменами, с нешуточной возрастной влюбленностью – это, в общем, так по-человечески, так понятно. И хотя это смешно, в этом смехе есть очень большая боль. И космос. Моцарт словно смотрит сверху вниз. И вдруг внезапно понимаешь, что ты раб. Раб этой музыки. Раб этой пьесы. И готов слушать ее вечно, не зависимо от того, сколько тебе лет.
оригинальный адрес статьи
Фаюмский портрет. Александр Петров
материал подготовила Татьяна Плахотина | газета «Золотая Маска», №1Александр Петров отмечен в номинации «лучшая работа режиссера» за постановку оперы Моцарта «Свадьба Фигаро».
Александр Васильевич, вы открываете петербургским зрителям новые произведения российских композиторов. Банщикова, Баневича, Десятникова… В то же время обращаетесь к редко звучащим партитурам, будь то «Итальянка в Алжире» Россини или «Холопка» Стрельникова. И вдруг Моцарт. Чем обусловлен такой выбор?
Дело в том, что я несколько раз я должен был ставить эту оперу и всякий раз что-то срывалось. То изменялись сроки, то перемена планов в театрах, то кто-то из артистов уезжал на ПМЖ, то чья-то смерть. Я стал относиться к этому названию с суеверием. И вот, когда, Валерий Гергиев, предложил мне поставить эту оперу в Мариинском театре, а я согласился, то первое время думал, что- то обязательно сорвется. Но когда стал, наконец, ею заниматься, понял, что колдовство судьбы очевидно прошло, а началось колдовство непосредственно Моцарта. Я до сих поражаюсь, каким образом музыка, написанная в XVIII веке, может так задевать людей, живущих в веке XXI. Это как какой-то секрет. Знаете, как Фаюмский портрет. Смотришь, видишь своего современника, и не понимаешь, что между вами века.
Исполнение классических опер на языке оригинала давно вошло в традицию. «Свадьба Фигаро», напротив, звучит у вас на русском языке. Было ли это концептуальным решением? В этом смысле насколько вам было важно либретто да Понте?
Концептуальным, конечно. Но в данном случае концепт я делю вместе с Валерием Гергиевым, так как это его идея, что эта история должна идти на русском языке. А я его поддержал. Лирическая опера, как например, «Богема» или «Норма» или «Тоска», обязана идти на языке оригинала. А вот комическая опера - нет. В этом тексте столько действенных подробностей, которые должны доходить до зрителя. Ведь это Да Понте, а это великий человек. Неслучайно Гофман, который очень любил эту оперу Моцарта, называл ее «гениальной пьесой с пением». Когда я работал над спектаклем в Мариинском театре, в нем были заняты артисты, которые много лет пели это оперу по-итальянски. И когда мы стали разбирать особенности текста, они говорили: «Боже мой, мы даже не представляли, что там столько подробностей!» Так что, это была очень подробная работа, которую, разумеется, можно вести только на своем языке.
В Петербурге вы работаете на абсолютно разных сценических площадках. Премьера «Свадьбы Фигаро» вообще прошла в концертном зале Мариинского театра. Какую роль для вас, как режиссера, играет театральное пространство? Насколько свободно вы чувствовали себя на такой сценической площадке?
Я думаю, что всякое сценическое произведение имеет свое пространство. Не случайно Питер Брук ставит «Кармен» на песке в каком-то заброшенном заводском корпусе, а «Махабхарату» на берегу океана, где она идет в 3 вечера. То, что Гергиев решил, что «Фигаро» должен идти в концертном зале, мне было по душе, потому как мы делали круговой спектакль, почти без декораций, чтобы он просматривался со всех сторон. Когда мы перенесли спектакль на большую сцену, мне кажется, он чуть-чуть потерял, потому что ушли подробности. В Маринке-3 зритель острее реагировал на то, что видит.
В «Свадьбе Фигаро» что явилось толчком к созданию именно таких образов, такой проблематики спектакля?
Я думаю, что мы придумали с художницей Леной Орловой главное, - время. Мы нашли параллель между модерном и рококо. Арка была очень мощная, ведь и там и там есть момент некой пресыщенности. Поэтому на сцене у нас молодые, но уже пресыщенные жизнью люди.
Для кого этот спектакль?
А для всех! Мне кажется, что история эта – семейная история. Поэтому, возможно, она современна и близка для любого поколения. И тем, кому за сорок, и тем, кому только исполнилось двадцать. История с изменами, с нешуточной возрастной влюбленностью – это, в общем, так по-человечески, так понятно. И хотя это смешно, в этом смехе есть очень большая боль. И космос. Моцарт словно смотрит сверху вниз. И вдруг внезапно понимаешь, что ты раб. Раб этой музыки. Раб этой пьесы. И готов слушать ее вечно, не зависимо от того, сколько тебе лет.
оригинальный адрес статьи
