Пресса

Кристина Матвиенко

куратор программы «Новая пьеса» в рамках «Маски Плюс»


Главное, что мы опробовали, — это документальный work-in-progress на большую публику. До этого мы пробовали уже в разных городах в маленьких пространствах, но ни разу в Москве
на зал в 250 человек. Мы поняли, как это может быть.

Для меня очевидно, что каких-то вещей в нашем театре не хватает. В том, что мы показали, ничего особо экстремального
не было, но это было экспериментально по отношению к театру вообще. И я рада, что на обсуждении выступили все: от Николая Коляды до Влада Троицкого.

Еще я рада, что был спектакль “Тонкие благородные газы” Нового Рижского театра, это было определенное качество актерской
игры, режиссуры и текста.

Гран-при получила Ярослава Пулинович за пьесу-киносценарий « Я не вернусь », который понравился всему нашему представительному жюри. Очень важный текст —
« Сухие завтраки » Вячеслава Дурненкова, это тоже признали все. Социальный, сегодняшний,
вскрывает трудную тему непростым ключом. « Убийца
» — первая удача драматурга
Александра Молчанова, которого прежде не видели в обойме авторов "Новой драмы".

Не уверена, что уместна история с читками — думаю, это нужно оставить фестивалю
« Любимовка », а нам взять российские спектакли, делать work-in-progress, документальные
проекты и привозить хорошие зарубежные спектакли.

Виктор Рыжаков:
« Наступило время высокой трагедии »


Обнищавший язык — это отражение времени, отражение его реалий. И тот специфический язык, на котором общаются
люди в виртуальном пространстве, тоже начинает перекачевывать в жизнь. Смысл « Новой драмы » (это определение привычнее)
— прорваться к новому театральному языку.

Этот язык не должен ограничивать себя рамками театра вербатима, документального
театра. Сегодня, мне кажется, таких
опытов достаточно. Отчасти, телевидение
уже заменяет нам любой театр такого рода, иногда стирая грань между фальшивым
и реальным. Станиславский, говорил не о правде жизни на сцене, а о некой «художественной
правде», возникающей на основе знания реального времени.

«Новая драма» предпринимает, на мой взгляд, очень важные шаги, попытки сохранить слово в его новом качестве.
У Вырыпаева, Сигарева, Дурненковых, Клавдиева, Пряжко
— появляются попытки художественного осмысления истории
нового времени, попытки приподняться и реанимировать духовное пространство человека. Здесь и поиск Бога, и попытка
очиститься, например, через безумный мир своих героев, через падение на самое дно.

Мне кажется, наступило время высокой трагедии и поэтического
текста. В противном случае нас ожидает только зона молчания и пустота. И мы можем окончательно потерять что-то очень ценное.
В текстах, которые мы услышали на фестивале, может и не было серьезных завоеваний, но ощущается целенаправленное движение. В большинстве из них есть то, что дает мне возможность верить в появление нового театрального пространства.
За первым поколением "Новой драмы
" пришло огромное количество литературной
молодежи. Появляются совсем новые имена. Юная — Ярослава Пулинович,
Александр Молчанов, Казачков... Есть молодые ребята, фамилии которых еще не на слуху, но за которыми с интересом
следят. Кто-то скажет: « А, зачем этот хлам читать и тем более ставить?.. » Никогда не бывает, чтобы из ничего сразу
получилось что-то. Для того, чтобы завтра или послезавтра родился новый Брехт или Чехов, как раз и нужна сегодня
эта громадная волна « искателей жемчуга », зачастую с несовершенными и замусоренными текстами. Первому поколению « Новой драмы » уже почти 10 лет — это первопроходцы, выполняющие очень важную работу. Но они еще, поверьте, только начинают делать что-то важное в своей драматургии.

Многолетний период тотального режиссерского театра в России убил текст как таковой. Мне кажется сегодня единственным
выходом из сложившейся ситуации — возрождение театра текста. Текст должен зазвучать сам, для этого ему нужно больше доверия. Необходимо услышать текст и двигаться за ним.

Михаил Угаров: «Театру
не хватает экстремизма»
Примерно год назад в своем ЖЖ (m_u.livejournal.com) вы писали, что « Новая драма » нуждается в грамотной толковой
критике. Ситуация как-то изменилась?

В принципе да. Снисходительная интонация наших критиков
ушла, они уже на режиссуру иначе смотрят. Они очень уважали режиссерские интерпретации, теперь понимают, что все это уже в ХХ веке. Теперь они понимают, что высказывание режиссерское важнее интерпретации. Так что в критике процесс
тоже идет хороший. Она меняется.


Глядя изнутри, можете обозначить сильные и слабые стороны
современного драматурга?

Слабые места — боязнь брать актуальные, табуированные темы; драматургическая традиция, традиция рассказывать частные истории вроде « он любит ее, она его не любит ». А мир гораздо шире и темы могут быть самые разные. Современный человек и религия, мы же сталкиваемся в жизни с этой проблемой.
Человек и власть. Частные истории, конечно, всегда нужны, но это слабые стороны. Сильные стороны — современный
язык проникает на сцену, это очень здорово. Язык меняет, например, актерскую технику. А то, что делает Павел Пряжко в своих пьесах — это очень сильный эксперимент с языком. Это — очень сильная сторона.

Мог бы современный драматург комфортно чувствовать себя в пространстве, например, Театра Российской армии? Или «Новой драме» важен интимный разговор?

Ну конечно, интимный. Такие пространства нужно вообще
не использовать никогда или использовать их для других целей. Это такое представление
ХХ века. Вот, тысяча двести человек смотрят. Театр — это другое
искусство. Кино — да, это можно, на большом экране смотреть. А театр
— это искусство не массового восприятия, а группового. Сегодня мой опыт говорит, что максимальная аудитория — двести человек. Они могут объединиться во что-то одно. Вот пятьсот уже не могут. Поэтому эти здания надо передать кинотеатрам, я думаю, и показывать там фильмы. Фильмы-катастрофы. (Смеется.)

Какие можно сделать выводы после завершения читок на «Новой пьесе»?

Мне очень понравилась пьеса «Кто любит Панкратова» Дмитрия Карапузова, очень нравится « Я не вернусь » Ярославы Пулинович, и вообще она нравится, она очень яркий, талантливый
человек. Павел Пряжко очень интересен. Пьеса Клавдиева
« Монотеист » у многих почему-то вызывает шок и протест, а мне она очень нравится — настоящая экстремистская пьеса, чего у нас не хватает в театре. У нас очень много милоты, доброты,
приятности в театре, а такого мало. В остальном… не знаю, мне трудно изнутри говорить, это с критиками разговаривать
надо. Я чувствую, что куда-то идет движение. А куда — я каждый день по-разному для себя это формулирую.


Вы могли бы написать пьесу для Театра Российской армии? Что бы это было?


Михаил Дурненков:

Вообще было бы счастье для российских драматургов, если бы театр выступал заказчиком драматургический
произведений. В Театре Российской армии прекрасное пространство, там можно много чего сделать. Большая сцена тащит за собой другую проблематику, там все другое. Это уже событие, затрагивающее многих, это не маленькая комната. Могло бы быть интересно.

Александр Родионов:

Это был бы цикл пьес, для работников театра, чтобы они играли в нерабочее время друг другу. Были бы пьесы для ребят, которые проходят там срочную службу. Были бы пьесы для охранников, которые все время ходят там по этажам. Этот цикл назывался бы «Пьесы для Театра Российской армии».



Вячеслав Дурненков:

Это вопрос чисто технический. Мне кажется уже стирается грань между пьесой для большой сцены и пьесой для малой. Мне интересно
просто не думать о размере сцене. Я видел свои пьесы на большой сцене, о которых я не думал, что они будут там идти. И наоборот, бывало запихивали большого формата пьесу в маленький
зал.

Павел Пряжко:

Я написал бы оперетту. Ну и с режиссером нужно потом говорить, пытаться понять что он хочет. Это было бы интересно.



Юрий Клавдиев:

Это будет хорошая пьеса о любви.
Армии очень не хватает любви и понимания.
Прекрасная сцена, я с удовольствием
чего-нибудь сделал бы на ней.