Пресса

Почему выбор Аллы Сигаловой
пал на вас, она вам говорила?


Не знаю, может это любовь?
(Смеется.) Взаимная симпатия, доверие?


Каково было работать с Чулпан Хаматовой?

Если вспомнить самое начало, то волнение было у обоих. Мы не понимали, как мы вообще сойдемся, сработаемся
и как сможем друг друга чувствовать. Но, когда начались репетиции, мы постепенно
стали друг другу доверять,
какие-то комплексы уходили и все пошло гладко и очень спокойно. Мы помогали
друг другу. Я тоже своего рода актер, но у нас в балете другая эмоция, своего рода перехлест — мы на галерку работаем, а здесь публика сидит в шаге от тебя. И если ты начнешь гримасничать, то это будет очень смешно, комикс. И Чулпан с Аллой помогали мне избавиться от театрализованной
формы, манеры, от балетности, и перейти больше к бытовому.
А Чулпан спрашивала меня что-то в плане пластики. Хотя она абсолютно универсальна. Для меня было открытием, что она не просто актриса театра и кино, а совершенно универсальный
человек. Она занимается благотворительностью, очень хороший друг, она открыта, в ней очень много хорошего и интересного.


Как артист большой сцены чувствует
себя в камерном пространстве Театра Наций?

Иногда возникает ощущение, что ты находишься не на сцене, а в экране, что ты в кино. Для меня это что-то новое,
рождается совершенно новая форма выражения. Здесь появляются
уже не просто какие-то классические движения, а например,
можно просто сидеть и смотреть друг другу в глаза, прикасаться не по-балетному, а как в жизни. Иногда отрываешься
от реальности, забываешь о зрителе. Для меня « Бедная Лиза » — это открытие, это глоток свежего воздуха.


Где грань между балетом и современным танцем?

Современное — это в первую очередь то, что сегодня. Есть распространенное понятие — модерн. И всегда видно, что классика, а что модерн. В классике всегда есть канон, за рамки которого ты не можешь выйти. А модерн больше открыт для фантазии, где ты можешь шире проявить себя, свой внутренний
мир. Но все равно, как ни крути, всегда все возвращаются к классике. И потом снова от нее отталкиваются, чтоб ее модернизировать.


Как вы относитесь к решению Алексея Ратманского остаться работать в США?

Я не знаю, что творится в голове у Алексея Ратманского, но считаю, что человек вправе делать свой выбор,
а не слушать, что ему говорит толпа. Если ты не чувствуешь возможности собственной реализации в одном месте, ищи ее в другом. Дай Бог, чтобы он был там счастлив и получил
то, что хочет. Честно
скажу, что лично мне его не хватает. Он близкий
мне человек, мы знакомы
еще по Мариинскому
театру, поэтому я не могу его вычеркнуть из своей жизни, сказать, что он предал Большой театр или еще что-то. Дай Бог, чтобы у него все было хорошо.


Какие у вас отношения с музыкой Леонида Десятникова?
Это уже сложившийся феномен, с удивительным постоянством
его имя появляется
на афишах.

Везде есть свои герои, люди, которые востребованы. И пока не появится кто-то другой, кому есть что предложить и который
заинтересует, — будет Десятников. Для меня музыка — это двигатель. Если мне музыка не нравится, я не буду получать такого удовольствия от хореографии. А идеальное сочетание музыки и хореографии — это все, это шедевр. Я очень люблю музыку Десятникова. Не постесняюсь сказать, что самого его очень уважаю. Он очень хороший человек, наверное поэтому и музыка такая.


В «Бедной Лизе» Алле Сигаловой
удалось идеально сочетать хореографию с музыкой?

Ей удалось сочетать все. Очень редко можно сказать о ком-то, что тебе удобно и комфортно не просто работать с этим человеком, а даже находиться рядом. Вот это самое ценное
— когда находишь своих людей. И даже когда мы не вместе, ты все равно чувствуешь, что он здесь, с тобой. Вот это очень ценно. Как-то прочитал в интервью Сигаловой, что у нее нет друзей, у нее есть любимые люди. Вот она мне — любимый человек.
Не просто хореограф, режиссер, постановщик, репетитор,
а очень близкий человек.