Театральная компания ЗМ

Пресса

15 апреля 2010

Реквием по надежде

Марина Давыдова | Известия

Незадолго до второй катынской трагедии в рамках международной программы "Золотая маска" был сыгран спектакль замечательного польского режиссера Гжегоша Яжины "У нас все хорошо". После катастрофы, случившейся под Смоленском, этот пронзительный театральный реквием по несчастной стране исполнился еще более горького и страшного смысла.


То, что польский театр во второй половине ХХ века оказался едва ли не самым великим театром Европы, было ясно и прежде. Столько выдающихся режиссеров разом - Ежи Гротовский, Тадеуш Кантор, Анджей Вайда, Йозеф Шайна, Конрад Щвинарский, Ежи Яроцкий, Кристиан Люпа - вряд ли сыщешь в новейшей истории любой другой державы. То, что польский театр до сих пор держит марку, становится ясно теперь, когда к нам - редко, но метко - стали приезжать спектакли нового поколения польских режиссеров. Первый среди них (на мой, во всяком случае, вкус) - ученик Кристиана Люпы сорокалетний Гжегош Яжина. Его органическому чувству сцены, его работе с артистами, его умению переводить самые сложные драматургические построения на язык театра могут позавидовать самые маститые мэтры.


Пьеса с настораживающим названием "У нас все хорошо" принадлежит перу восходящей звезды польской драматургии Дороты Масловской и очевидно наследует традициям театра абсурда. В том числе польского абсурда - от Гомбровича и Виткевича до Мрожека и Ружевича. Но одновременно пьеса эта является пародией на заполонившую подмостки бытовую чернуху.


Действие у Масловской происходит в заставленной рухлядью однокомнатной малогабаритке, где за дверью справа воняет помойка, а из-за двери слева все время слышится шум сливного бачка. В этой квартирке проживает три поколения польских женщин - бабушка в инвалидном кресле, внучка в кроссовках на колесиках и мама, читающая подобранный на помойке прошлогодний глянцевый журнал "Не для тебя". В бытовые пересуды и перебранки гражданочек вторгается проживающий по соседству сценарист, пишущий артхаусный сценарий о пареньке из простой рабочей семьи, у которого все родственники поголовно больны раком. А в этот вторгающийся в первый сюжет второй сюжет, в свою очередь, вторгается тележурналистка, интервьюирующая артиста-наркомана, который сыграл главную роль в то ли снятом, то ли так и не снятом "трендовом" фильме соседа-сценариста. Вся эта множащаяся на глазах сюжетная галиматья перемежается тоской трех героинь (не сестер, но все же родственниц) по лучшей жизни и историософскими размышлениями о месте Польши в современном мире и в истории всего человечества.


Яжина поместил бытовую чернуху Масловской в совершенно гламурный антураж, придающий происходящему на сцене абсурду еще большую абсурдность. Тут нищие бабушка с внучкой превращены в двух блондинок с косичками, носящих одинаковые цветастые платья из дорогих бутиков (ни дать ни взять Снегурочки в летний период), а их убогое жилище - в стерильный павильон, в каких обычно снимают ток-шоу. Белоснежные стены павильона украшает световая графика - то нарисуют на белом фоне люстру, то табурет, то другой предмет неприглядного быта, а то вдруг покажут хронику Второй мировой. Эфемерность предметов находит подкрепление в тексте. "Иди в комнату, которой у тебя нет..." "Я в этом году не отдыхала в Париже..." "А я не отдыхала на море..."


Постепенно становится ясен пугающий смысл сей эфемерности. Масловская и Яжина ставят под сомнение не только существование табуретов, комнат, глянцевых журналов и фильма о рабочей семье. Они ставят под сомнение существование самих героев (ближе к финалу выясняется, что бабушка еще в юности погибла во время бомбежки Варшавы, значит, и внучки у нее быть не могло), а в конце концов - и самой своей родины. И тут проступает главная - леденящая душу - тема этого спектакля.


Ведь Польша, удивительная и прекрасная Польша, вероятно, в большей степени, чем любая иная страна, - это страна-миф, страна-иллюзия, страна-фантом. Разъятая на части, изъеденная комплексами, постоянно жившая в каком-то романтическом и героическом порыве... Этот порыв чувствуется и у Генрика Сенкевича в его трескучих патриотических романах, которые учат чуть ли не наизусть польские школьники. И в великом фильме Вайды "Пепел и алмаз". И в берущем за душу Полонезе Огиньского. И едва ли не во всех произведениях Шопена. Особенно конечно же в гениальной Сонате для фортепиано N 2 си-бемоль минор с ее заигранным расстроенными духовыми оркестрами на кладбищах Marche funebre. Что это, как не реквием по утраченным польским надеждам? Несмолкаемый грандиозный реквием...


Конница против фашистских танков, один с шашкой против неприятельской конницы, вечная борьба с превосходящими силами противника, вечное понимание обреченности этой борьбы, вечная боль, вечная гордыня, вечная готовность к самопожертвованию, лихорадочная любовь к отчизне, переходящая в ксенофобию, - вот что такое Польша. Эта боль, эти комплексы, эта мифология, эта гордыня, то и дело сменяющаяся самоуничижением, оказываются для поляков реальнее самой реальности. Жить в прошлом им проще, чем в настоящем. "А есть ли Польша?" - словно бы спрашивают нас и себя Яжина и Масловская. Или это какой-то град Китеж, давно ушедший под воду? И мы ответим на это: да, есть. Ибо если у страны такая способность к саморефлексии и самоиронии, если у нее такой удивительно талантливый театр, значит, есть и сама страна. Значит, Jeszcze Polska nie zginela. Значит, у них - я свято верю в это - все будет хорошо.




оригинальный адрес статьи