Пресса

В конкурсной программе "Золотой маски" показали "Трамвай "Желание" в постановке одного из главных хедлайнеров российской театральной провинции "Коляда-театра". Плодовитый драматург, самобытный режиссер, многоопытный артист и харизматичный театральный лидер Николай Коляда поставил по пьесе Теннесси Уильямса едва ли не самый горький свой спектакль.


Уж какие только произведения отечественной и европейской драматургии не попытался привить екатеринбургский подвижник Николай Коляда к стволу своей очень необычной эстетики. Тут и "Гамлет", и "Король Лир", и "Ромео и Джульетта", и "Ревизор", и "Вишневый сад". Настал черед шедевра Теннесси Уиль-ямса "Трамвай "Желание". И не сразу объяснишь, отчего Шекспир, Гоголь и даже Чехов смотрелись в объятиях Коляды органичнее, чем американский классик, а вот однако ж органичнее. Впрочем, дело тут не в Уиль-ямсе, дело в самом Коляде: он в этом опусе вроде и тот же, что прежде, а все же не тот...


О чем, собственно, ставил Коляда все свои спектакли (а заодно и писал свои пьесы)? Он ставил и писал - о новых российских варварах с их варварскими представлениями о прекрасном и варварскими нравственными установками: закон - тайга, закон - тюрьма, закон - коммуналка и т.д. В навязчивом желании харизматичного екатеринбуржца поместить всю классическую литературу в эдакий неонеолит, в каменный век, который на одной шестой части суши то ли наступил вслед за золотым веком, то ли вообще никогда не заканчивался, был свой театральный резон. Ибо каждый раз у нас на глазах происходило чудо преображения. Люди-дикари с их и пугающими нравами, и очень примитивными вкусами (если уж не кольцо в нос, то коврик с лебедями на стену - это как пить дать) в его спектаклях с неизбежностью обнаруживали живую израненную душу. Пусть не все, но некоторые. А иногда и многие...


Коляда пытался распознать в диковинном роде-племени, до боли похожем на значительную часть наших соотечественников, боль настоящую, неподдельную. Доказать, что все эти размалеванные, глушащие алкоголь гранеными стаканами, поющие, пляшущие и не закусывающие оборванцы на самом деле чувствовать и страдать умеют.


В "Трамвае "Желание" преображение не происходит. В возможность подобного чуда Коляда, похоже, больше не верит. Мир, в котором оказалась в его спектакле Бланш Дюбуа, на первый взгляд выполнен по фирменным лекалам "Коляда-театра", то есть являет собой эдакий страшноватый и грязноватый лубок. Жизнь российских низов удачно рифмуется тут с жизнью Дикого Запада, обитатели которого все как один в патриотическом раже сшили себе трусы из американских флагов и не прочь продемонстрировать сие исподнее окружающим. Только теперь эти похожие на россиян американцы еще и недвусмысленно напоминают обывателей нацистской Германии. Трусы-то у них от дядюшки Сэма, а песни - немецкие. Предпочитают они, правда, изумительную "Лили Марлен", но, кажется, вот-вот запоют военные марши.


Стэнли Ковальский (лучший артист "Коляда-театра" Олег Ягодин) превращен из примитивного, но сексапильного мачо, каким он предстал некогда в гениальном исполнении Марлона Брандо, в отвратительного и жестокого подонка, смачно плюющего себе на расческу, чтобы прилизать волоски, беззастенчиво мастурбирующего в присутствии гостьи и готового издеваться и унижать окружающих просто одного удовольствия ради. Как и почему живет с таким физически омерзительным Стэнли сестра Бланш Стелла, остается только гадать. Но ясно, что никакого взаимного влечения друг к другу этот Стэнли и эта очень сильно побитая жизнью Бланш (Ирина Ермолова) не испытывают. Их сложные отношения в спектакле Коляды так же примитивны, как и населяющий Новый Орлеан сброд. Они сведены к простейшей схеме: палач - жертва.


Палачами, в конце концов, оказываются у Коляды все герои, послушно идущие на поводу у безжалостного пахана Стэнли, а жертвой - приехавшая к сестре на побывку Бланш. Главная тема Уильямса об опасном влечении утратившей витальность цивилизации (французская аристократка Дюбуа) к природному началу, воплощенному в поляке Ковальском, конечно же безнадежно уничтожена такой концепцией. Этот спектакль не о влечении, он о насилии. О том, что люди-дикари не только по-детски наивны, они еще и по-детски (и не по-детски) жестоки. Они не только чувствовать умеют. Они умеют еще планомерно и безжалостно губить все, что не вписывается в их устаканившуюся во всех смыслах обыденность.


Кажется, впервые в спектакле Коляды плебеи оказываются так явственно похожи на нацистов. Кажется, впервые лубочное варварство лишено тут даже малой толики обаяния, какое почти всегда были разлито в режиссерских опусах знаменитого драматурга. Похоже, в этом спектакле Николай Коляда вступал в диалог не с Уильямсом (если так, то диалог явно не получился). Он вступил в диалог с самим собой. Он опроверг этим спектаклем то, что сам же когда-то утверждал. И эта попытка спора с самим собой - самое ценное, что есть в этом не столь остроумном, как обычно у Коляды, не самом увлекательном, не очень глубоком, но все же очень искреннем "Трамвае "Желание".