Пресса

Главный театр города на Неве в сентябре привез в столицу два своих спектакля. Оба имеют крепкую литературную основу и «рассказаны» не классическим театральным языком.
Блажен, кто верует

Стартовали гастроли новым театральным хитом от Валерия Фокина «Ксения. История любви». Режиссер привез спектакль о юродивой, которая пыталась отмолить у Бога мужа и... Россию.


Историю Ксении Петербуржской переписал на современный лад молодой тольяттинский драматург Вадим Леванов, счастливо избежав тяжеловесности канонического текста, и чернушной основы новой драмы.


Переосмысленная Фокиным пьеса начинается с истошного вопля «Умер! Андрюша!». На сцену буквально выбрасывается Ксения (ее играет молодая актриса Александринки Янина Лакоба), корчится на полу в исподнем, а когда поднимает глаза в зал, зритель поневоле шокирован — перед ним двойник Инны Чуриковой. Те же большие безумные глаза, выцветшее лицо, хрупкие плечи и мучительная, блаженная улыбка на дрожащих губах. Она кажется ребенком, или существом без пола и возраста, — идеальный типаж, чтобы сыграть блаженную. Поднявшись, Ксения объявляет миру свое решение, — отныне она есть ее покойный супруг Андрей Федорович. И впереди у нее — трудный путь юродивой.


В этом ее странствии отчетливо проступают грехи народа-богоносца. Проводя зрителя по пути Ксении, режиссер расставляет акценты так, что мученичество одной из самых значимых православных святых не так очевидно, как грехи, которые она отмаливает.

Вот представитель духовенства, поп, предается греху чревоугодия, а попадья прелюбодействует, вот царица-матушка рассматривает и обсуждает поданных как обезьян в цирке. Пьяные мужики пытаются залезть под юбку к умалишенной, а мальчишки жестоко тиранят «не такую, как они». Злобно переругивается очередь в «Кресты» — измученные массовыми арестами 30-х, люди пытаются найти виноватого в своих бедах, осуждая друг друга на смерть. Граф Салтыков возомнил себя Агасфером и кривляется перед юродивой. Марфуша, блаженная, которая нашла в Ксении врага («меня Боженька больше любит!») поднимает безобразные крики, отдаваясь во власть своей гордыни. Затем Ксения видит советских экскурсантов, осматривающих «святые места» бегом и покупающих духовность свечкой за три рубля. На сцене еще появляется велосипедист с магнитофоном, из которого слышна главная биланова песнь «Невозможное возможно».


Все эти эпизоды волшебным образом складываются в единый театральный текст. Фокинская версия «Ксении» — вовсе не лубочная по форме житие-сказка. Но набор сценок, в которых русскость вывернута на изнанку, действует на зрителя куда сильнее, чем эпическое полотно. Показывая грех в натуральную величину, Фокин избегает назидательности — по его мнению, русский народ бывает жесток, глуп. Безобразен в скупости и невежестве. Жаден, низок и падок на лесть, и все это так или иначе должно давать зрителю пищу для размышлений, но точно не оправдывать морализаторство.


Несчастливая наша жизнь проступает в спектакле как чернила на бумаге, и все же и здесь есть место надежде. Фокин уверенно ведет к мысли — измениться можно («невозможное возможно!»), если преобразиться духовно. Кроме того, Фокин умело смыкает время и пространство, делает свою героиню живее всех живых. Ксения — это некий архетип, ее поведением можно оправдать ее народ. Это особенно очевидно в сцене, когда гладит по голове рыдающую любовницу мужа, приговаривая от его лица «Я люблю тебя».


Внешне спектакль может показаться невыразительным, — слишком аскетичны декорации, скупы выразительные средства. Перед зрителем только глухая стена Александринки, тени колоколов и совсем «голые» подмостки. Сцену опоясывает водный питерский «канал». Ксения практически всегда в этой воде. Или возле нее. Периодически с «неба» льет дождь и падает снег. Эти символические реки слез окружают юродивую, но она упрямо живет и... любит всех нас дальше.



Как вам это понравится

Литовец Оскарас Коршуновас явно наступает на пятки своему знаменитому земляку Эймунтасу Някрошюсу. Он любимец абсолютно всех театральных фестивалей, отошел от формализма и упорно ставит на сценах мира безоговорочную классику. Только на свой, «фирменный» лад.


В новом спектакле — «Укрощение строптивой» — Коршуновас отдал дань Уильяму Шекспиру. Безупречное действо напоминает драгоценную шкатулку с двойным, а то и тройным дном. На сцене — ребус, здесь есть место и неожиданностям, и уклонению от традиционного шекспировского текста, и импровизации и общению с залом. Для начала к зрителям поднимается подвыпивший паренек в футболке и начинает рассказывать, что быт съел его отношения с укрощенной им когда-то любимой женщиной... Потом он признается, что является актером Александринского театра и, наконец,... исчезает в складках театрального занавеса. Следующая загадка будет загадана Коршуновасом через минуту.


Декорации на сцене напоминают свалку вещей, свое уже отслуживших. Гигантские бутафорские головы мудрецов и писателей из папье-маше, железные решетки, крутящийся диск, старые вешалки, какие-то занавески и стремянки. По словам режиссера, все это добро было извлечено из театрального подвала. Извлечено, надо сказать не зря. В такой каше смелое и, безусловно, сатирическое действо смотрится куда как органично. Заставляя актеров бегать по сцене в черных трико, двигая манекены, одетые в платья далекого века, Коршуновас осознанно отделил их от их героев. Он наглядно доказал шекспировскую формулу «весь мир — театр». Про театр, собственно, и идет речь на протяжении всей постановки.


Режиссерские «предлагаемые обстоятельства» следующие: перед зрителем уличные актеры, они разыгрывают шекспировский текст для пьяного мельника Слая, перед тем убедив его, что он — богатый лорд, впавший в безумие 15 лет назад и счастливо исцелившийся.

Театр меняет реальность Слая и, бегая по сцене в наряде младенца (подгузник и чепчик — намек на то, что он живет и смотрит театр «с чистого листа«) , верит в предложенный театром фантазийный мир.


Верит и зритель. Наблюдая за выяснениями отношений Катарины и Петруччо, Бьянки и Люченцио. Со своими героями все актеры Александринки справляются на пятерку, но отдельно стоит отметить харизму молодого «кривляки» Дмитрия Лысенкова. Очень уж натурально он играет в игру. Взяв на себя роль «укротителя» Петруччо выпучивает глаза, строит рожи, прыгает на сцене аки козлик, надрываясь, выкрикивает прописные мужские истины про женскую добродетель и кротость.


Иногда он и его партнеры-партнерши по сцене начинают двигаться по принципу марионеток — деревянными движениями и с кукольным выражением лица... Они лишний раз подчеркивают то, что играют.


Очевидно дерзок и красноречив театральный язык знаменитого литовца: любые метафоры Коршуновас на сцене превращает в осмысленные и почти издевательские образы. «Не в коня корм», — говорит Петруччо, отбирая у голодной Катарины ее первый после замужества обед. И выбрасывает «кусок мяса» (на сцене — гигантскую белую кость) в полое туловище игрушечного белого коня с отрубленной головой. «Эй, кто-нибудь» — зовет отец Катарины и Бьянки, на сцене появляется человек в тоге и в непомерно большой маске из древнегреческих трагедий. Имя ему «кто-нибудь». Абсолютно уникальна каждая деталь спектакль. Любой жест даже второстепенных актеров. Катарина, ссорясь с сестрой, как с хлыстом, играет с двумя скрепленными вместе вешалками (намек на сестринскую ревность и борьбу за гардероб), прическа влюбленного в Бьянку старика с напудренным коком делает его похожим на муравьеда ( в прочитанном минутой позже тексте Шекспира это сравнение будет озвучено).


Режиссер поставил комедию Шекспира, отказавшись от любых клише. Он развернул смысл «Укрощения» в совершенно другую сторону, более того — рассказал историю вкусным и дерзким языком. Он увидел в истории укрощения мужем жены — вовсе не историю отношений мужчины и женщины, а историю познания собственного «я». Проведения границ между «я» иллюзорным и «я» настоящим. Реальность может меняться — стоит только поверить. Так говорит Катарина, соглашаясь с Петруччо, который вместо луны видит на небе солнце, и так думает сам режиссер. Не зря в одном из интервью он произнес: «Реальность — это пространства для творчества, и она может меняться по вашему желанию и хотению. И нелюбовь может стать любовью».