Новая пьеса 2014
«На что ты потратил свою жизнь? Чтоб тебя впустили в дом? Если ты в доме, ты молчишь, тебя нашли безопасным и принимают в хорошую компанию. А что ты хочешь сказать?»
Максим Курочкин, драматург
Пятнадцать лет назад, когда новая драма была действительно новостью, ее сторонникам приходилось говорить о ней в публицистическом тоне – обсуждая не содержание и эстетику, а само право живых авторов на место под солнцем. Это было исключительно московское дело. Экзотическое занятие для узкого круга. Московская группа по-боевому настроенных драматургов, критиков, менеджеров стянул вокруг себя творческие силы из Тольятти, Екатеринбурга, Иркутска, Киева, Минска, новой драме это помогло встать на ноги. А потом пьесы просочились в регионы. Они попали туда в чемоданах молодых режиссеров. На легендарной «флэшке Лоевского». Они создавались на месте и вместе с актерами. В Москве и Питере, и дальше, от Норильска до Южно-Сахалинска. Экспериментальная и существовавшая вне процесса новая драма нашла себя и в зрительском театре – но не потому, что ее адаптировали к нуждам больших репертуарных площадок, а потому, что оказалось: везде есть зритель, который хочет смотреть спектакль про свою жизнь, а не про жизнь французской пастушки. Сегодня можно сказать: новая пьеса – это новая норма. Когда мы собирали первый фестиваль «Новая драма», в программу вошли почти все, что шло в тот момент в стране. Сегодня есть из чего выбирать. И мы выбираем: отказавшись от московских спектаклей, показываем то, чего нет в Москве.
Новая драма не только стала нормой. В новой драме появились свои классики, драматурги и режиссеры. Вечнозеленый Клим, чью «Анну Каренину» поставил в Хабаровке Борис Павлович. Сам Павлович, чьи социальные опыты в театре с участием драматургов не раз представлялись на фестивале. Или Юрий Клавдиев, чей «Дождь за сценой» привезут из ташкентского «Ильхома». Или Владимир Панков, поставивший Клавдиева в Ташкенте.
Российская «новая драма» – и движение в целом, и одноименный фестиваль – с самого начала деформировала представление о границах театра. Новодрамовские авторы, а вслед за ними режиссеры и актеры, делали шаг в сторону, и делали его на ощупь, в темноте, а потом предъявляли свой радикальный опыт публике и профессиональному сообществу. Им говорили: вы не умеете писать, играть и ставить; учитесь, а потом приходите и, может быть, мы вас впустим. Но они и не хотели соответствовать норме существующего театра, этот театр прогнил. На фестивале «Новая драма» с 2002 года, а потом с 2009 года в программе-преемнице «Новая пьеса» показывалось много такого, что в газетах обзывалось «самодеятельностью». Не будем оправдываться, тем более что театр гораздо шире наших о нем представлений; то, что вчера называли «самодеятельностью», сегодня зовется «свидетельский театр», «социальный театр». Взглянув на программы двенадцати прошлых смотров новой драмы, там можно обнаружить массу ныне актуальных трендов – от политики, от которой театр еще вчера бежал, как черт от ладана, до документалистики, которая проникла даже в театральные вузы. Мы и сегодня поддерживаем те разнообразные формы театральной «дикости», замешанные на остром чувстве реальности. Среди них – опера кассирш супермаркета (литовский спектакль «Хорошего дня!». Или вавилонское смешение языков в международном «Пассажире». Путешествие вместе с героем натурально в его среду – будь то реальная школа в херсонской «Коме» или городская сутолока в «Я это я» американки Николь Контолефа, которую сыграют в коридорах ДК «ЗИЛ».
Был век большого высказывания – режиссерского, сугубо авторского и часто тоталитарного. Сказать, что он закончился – не исторично, сказать, что театр по нему не тоскует – опрометчиво. Но то, что в театре снова появился интерес к человеку – и не через обобщение, а через частный опыт, демонстрируемый нам искренне и открыто, – это факт. Частное высказывание – да хоть бы и про национальный план развития (как в одноименном латвийском спектакле) – приковывает наше внимание потому, что лечит и помогает разобраться с собой. Это терапия, не всегда утешительная, но необходимая тому, кто в обычный, «ряженый», театр больше не верит. Доверие – и не коллективный летаргический сон, а индивидуальное переживание – то единственное, что осталось театру и делает его бесценным.
Сегодня, как и пятнадцать лет назад, новая пьеса не ищет исключительного. Напротив, она ищет типическое, элементарное – то, из чего складывается действительность. Во время войны в тюменском тылу одна женщина записывала свои сны на этикетках для сгущенки. В прошлом году в Ростове-на-Дону две других женщины разговорились на улице с драматургом Любовью Мульменко и режиссером Юрием Муравицким. Случайная встреча легла в основу ростовского «Папы». Реликвия никому не известной семьи послужила поводом для спектакля Олеси Невмержицкой и Андрея Стадникова. Некогда новая драма была бунтом молодых против театральной лжи всех сортов. Правды ради на сцену сперва поднялся герой, списанный с нашего современника. А теперь и он сам. В тюменском спектакле это реальные потомки Клавдии, писавшей на сгущенке. В ростовском – местные рэперы. Камертоном в новой пьесе – как пятнадцать лет назад, десять лет назад, в прошлом году – служит человек действительный.
Кураторы программы «Новая пьеса» 2014
Александр Вислов
Елена Ковальская
Кристина Матвиенко
Павел Руднев