Театральная компания ЗМ
Джузеппе Верди

Аида

Музыкальный театр им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, Москва
Номинации на Премию «Золотая Маска» 2015г. - «Лучший спектакль в опере», «Лучшая работа дирижера», «Лучшая работа режиссера», «Лучшая работа художника в музыкальном театре», «Лучшая работа художника по свету», «Лучшая женская роль» (Ксения Дудникова)

опера в 4-х действиях



Либретто: Антонио Гисланцони



Музыкальный руководитель и дирижер: Феликс Коробов

Режиссер: Петер Штайн

Художник: Фердинанд Вегербауэр

Художник по костюмам: Нана Чекки

Художник по свету: Иоахим Барт

Хореограф: Лиа Тсолаки

Ассистент режиссера: Жан-Ромен Весперини

Главный хормейстер: Станислав Лыков



Артисты: Анна Нечаева, Мария Пахарь, Нажмиддин Мавлянов, Николай Ерохин, Лариса Андреева, Ксения Дудникова, Антон Зараев, Андрей Батуркин, Дмитрий Ульянов, Денис Макаров, Роман Улыбин, Дмитрий Степанович, Валерий Микицкий, Евгений Либерман, Евгения Афанасьева, Лилия Гайсина



Исполняется на итальянском языке с русскими титрами



Продолжительность 3 ч. 30 мин.



Возрастная категория 12+

Казалось бы, первая мысль, которая должна прийти в голову режиссера, берущегося за постановку «Аиды» – попробовать сделать все так, как написал Верди. Тем не менее, именно этого никто почему-то не делает. Мы привыкли думать, что «Аида» – это масштабное зрелище с эффектными декорациями и костюмами, марширующими статистами, желательно даже со слонами на сцене. И все время – forte, forte, forte! Но если мы откроем партитуру, то увидим совсем другую картину. Больше половины оперы – это piano и pianissimo. Мы с дирижером договорились о том, что будем соблюдать все авторские указания, чтобы «Аида» из пышного шоу вновь стала тем, чем она была задумана – интимной психологической драмой. Перед нами классический любовный треугольник: две женщины любят одного мужчину. Все остальное – политика, война, религия, интриги – фон, на котором разворачивается действие.

Петер Штайн




«Аида» представляет собой материал для постановки и пышных зрелищ, и режиссерских версий, в которых одна из самых популярных идей современного оперного театра – мысль о присутствии фашизма и тоталитаризма в истории и в нашей жизни – чувствует себя особенно удобно. В новом спектакле Штайна нет ни живых слонов, ни фашистов. Но суровое поведение жрецов, объявляющих войну соседскому народу и невзирая на лица отправляющих на смерть предателя, их кулаки вверх, их каменное величие рядом с какой-то нежной на вид неприбранностью маленького, но гордого, побежденного, но не сдавшегося народа заставляют нынешнюю московскую публику чувствовать себя неуютно. И утешаться тем, что тема актуальной политики не находится в центре концепции Штайна.

Он заранее раскрывает ее основу: в то время как оперная история ценит в «Аиде» массовые сцены, он ставит оперу как камерную интимную драму. Что, впрочем, скоро начинает выглядеть уловкой. С первой сцены становится ясно, что ожидание психологической драмы о любви, какой мы ее себе представляем, не сбудется. И что любовный треугольник занимает Штайна прежде всего своей геометрией.
Сценическая речь Штайна предельно иконографична. Она предсказуема и выразительна одновременно, обнажает несбыточность всех надежд не только героев, но и зрителя, вся кажется набором цитат. И предлагает понимать партитуру Верди если не как античную драму, то как антисказку, в которой герои не жили долго и счастливо, а сразу умерли в один день. И даже понятная в рамках психологической любовной истории мораль – «не стой на пути у высоких чувств» – оказывается призрачной. Стой не стой, все будет так, как предначертано заранее. И безутешности человеческой воли в этом штайновском мире противостоит не слепая воля богов, а давление состоявшегося прошлого истории и культуры в облике самого сюжета. Штайн излагает его со свойственной ему изощренной прилежностью, с великим почтением к хрестоматийному тексту, демонстрирует его, заставляя отключить опцию сопереживания и наблюдать.

Нас вводят в музейный мир древних вещей, декоративная функция которых давно компенсировала забытую содержательную. Этот музей – их гробница, здесь вещи сохраняются мертвыми. И текст для Штайна тоже такая вещь. Он обещает: «Я буду ставить точно по Верди, никакой отсебятины». Из этого для него будто сама собой рождается та самая концепция не костюмированного шоу, а камерной драмы.
Но Штайн делает двойственный жест: он предлагает посмотреть на текст оперы как на предмет в гробнице и тем оживить его, вернуть ему содержание. Надо признать, у режиссера есть все основания верить в благополучный исход этого странного предприятия, в первую очередь – доверие к живому звучанию партитуры. И вот когда, медленно передвигаясь из одного выставочного зала в другой, от одного акта к другому, где каждый эпизод кажется взятым из музейного обихода, вы добираетесь до финала с известной божественной музыкой, вы понимаете, что Штайн оказывается прав. и вся его громоздкая холодная конструкция оживает, в ту же секунду заканчиваясь и пропадая с глаз.

газета «Коммерсант»