В спектакле Алексея Песегова «Колыбельная для Софьи» малоизвестная повесть Замятина «Наводнение» звучит как протяжная и жалостливая русская песня, но практически без слов. Ее персонажи неразговорчивы, как герои притчи, все самое главное – любовь, надежда, раскаяние – читается в говорящих мизансценах и выразительных паузах. И хотя сюжет спектакля смахивает на триллер – женщина убивает взрослую приемную дочь, ставшую соперницей – преступление и наказание здесь становятся категориями не бытовыми, а экзистенциальными. Вот только бесконечно повторяемый надрывный музыкальный мотив точит душу, как тупая боль.

интернет-издание «Театрал-online»

Можно было бы назвать спектакль Алексея Песегова драматическим балетом, если бы термин этот означал танец актерской психики, где хаос самочувствия подчинен строгому музыкальному ритму.
Чтобы перенести прозу Евгения Замятина на сцену, чтобы воссоздать это разыгравшееся в буквах и словах наводнение, режиссер Алексей Песегов изобретает новый театральный жанр на границе мелодрамы и трагедии, балета и психологического театра. Изымая из спектакля авторское слово и находя ему пластический, музыкальный, ритмический эквивалент, режиссер помещает зрителя словно бы на тот же уровень восприятия, на котором находятся герои. Он искажает наше чувство времени, цвета, пространства, он, как и требует Замятин, делает весь остальной мир за границами этой истории «далеким морем», намеренно отвлекая, запутывая наше «рацио». Сценическое время, как правило, идет быстрее обычного. Здесь же оно то замедляется до полной остановки, то вдруг делает квантовый скачок. Целую вечность надевает штаны Трофим Иваныч, вмиг приемная Ганька из желанного дитя превращается в соперницу Софьи. Так можно сказать не только о времени совершения простых физических действий, но и об актерской игре.
Звуковая партитура спектакля – тоже отражение логики замятинского «Наводнения». Музыка звучит постоянно. Две основные темы то и дело сменяют друг друга. Музыка здесь в таком тесном соединении с актером, что не только движения, но и все реакции, даже дыхание, положены на музыку.
Так же остро, как звук, ритм, начинаешь воспринимать в спектакле и цвет. В темное, словно покрытое угольной пылью, пространство другие цвета входят со всей психоэмоциональной мощью.

«Петербургский театральный журнал»