Играя Маргаритой и Фаустом – светом и тьмой, Мефистофель представляет диалектику добра и зла, доводит эти силы до абсолюта и наблюдает. Дьявольский источник энергии жизни и смерти – вечно изменчивое, разрушительное, но и неудержимо манящее начало. Это наркотик для мятущегося Фауста: «Сатана, помоги мне в безмерной беде» (Бодлер). Подписание договора с Мефистофелем – не более чем условность, фокус. Душу Фауста Мефистофель получит де-юре, как то, чем он владеет де-факто. Олицетворение Божественного на земле – женщина романтика, Маргарита. Но только гибнущая идеальность является для романтика доказательством ее феномена (от Сенты Вагнера до Дездемоны Верди). Поэтому Фауст для Мефистофеля – даже не цель, а средство ее достижения в борьбе за душу девы, которую Маргарита спасает светом веры и цельности. Измученная, выстраданная душа Маргариты заслужила свет. Странствия Фауста-романтика окончены. В Маргарите он увидел Бога. Но Фауст не заслужил свет, как не заслужил и покой.

Екатерина Одегова

«Новая Опера» играет «Фауста» в неожиданном преломлении. Немецко-французская матрица предстает в диалоге с фаустианством Булгакова (он смотрел любимую оперу десятки раз и не расставался с клавиром!). Культурология «Мастера и Маргариты» во многом определена булгаковской проекцией Гете и Гуно на московскую почву. Очевидно совпадение имени героини – Маргарита (в немецкой традиции опера именуется «Гретхен»). Резонирует и первоначальное название либретто «Фауст и Маргарита». Очевидны аллюзии с двойным дном: в пародийном зеркале оперы писатель чертит свой гротеск – мотив глумления. Волнуют не аналогии, а сложная оптика романа: уход от линейности – взаимоотражение смысловых рядов, игра со временем и пространством.

Михаил Мугинштейн