Третья смена

Дети – это недоразвитые взрослые. Детство – это часть жизни, а его всегда как-то странно выделяют, противопоставляют жизни. Ребенок лишен выбора, но при этом он вынужден, не зная правил, принимать роковые решения. А еще ему приходится оплачивать кармические счета, свои и родителей. И вот вся эта греческая трагедия, приправленная животной социализацией среди сверстников, заворачивается взрослыми в обертку «счастья». Лучше даже не задумываться, а то может вырвать.
О драматурге Павле Пряжко: этот удивительный человек вернул мне вкус к текстам. Паша создает из «сора» удивительные замки. Его язык, при потрясающей документальности, звучит, как музыка. Его герои, как он сам говорит, «коммуникатируют», а не общаются. То есть там нет никакого второго плана, говорится то, что думается, но в отличие от героев Шекспира, пашины герои думают о полной беспросветной х…не. И это прелесть несказанная. И, заметьте, он не издевается над ними, а так, с большим теплом, божественно грустит. Пашины герои изначально прокляты и прощены. Потом, вот структура пьес, многим она кажется просто безграмотной. А по-моему, ни прибавить ни убавить, просто Паша пишет, оставляя место для моей работы. Он не душит. Не настаивает ни на каком образном решении. Его образы глобальны, амбивалентны и пусты. Это какой-то другой тип драматургии, когда автор заботится о том, чтобы режиссер с удовольствием искал решение. Я могу долго о Пряжко говорить. Он мне помог чуть-чуть успокоиться и стать чуть менее трагичным.

Почему из всего, что написано Пряжко, широко пошла «Третья смена», вопрос несложный. Во-первых, это редкая его пьеса без мата. Во-вторых, она смешная. В-третьих, она про детство, а это ¬воп¬рос, о котором каждому известно, и каждый готов его, так сказать, подискутировать. Пряжко по поводу детства имен¬но дискутирует. Детство, при мысли о котором у всех увлажняются глаза, по Пряжко – это глобальный обман. В социальном смысле тоталитаризм, в биологическом – соревнование сам¬цов за право обладания самкой, в ¬мифи¬ческом – античный мир предопределенности. То есть дети – будущее, чреватое прошлым. Филипп Григорьян добавил к этой картине свою краску – белую. Он одел молодых красивых актеров, как одевают героев своих фотоколлажей художники группы АЕС+Ф: белые майки, белые шорты, носочки. Режиссер делает примерно то же, что и художники, – ¬по¬казывает детей, перепаханных миром потребления: у них клишированная речь, шаблонное мышление и унифицированная модельная внешность. Они так же, как и взрослые, предают за грош, верят в мистику и так же сексуально зависимы; от взрослых они отличаются только невинно¬стью, которая дает им безнаказанность, в этом вся сладость детства. В довольно неожиданном финале Пряжко с Григорьяном констатируют: этих поганцев стоило бы истреблять в зародыше.