Двое в твоем доме
Театр.doc, МоскваУчастник программы «Новая пьеса» Фестиваля 2012 года
Режиссеры: Михаил Угаров, Талгат Баталов
Движение: Александр Андрияшкин
Сбор документального материала: Екатерина Бондаренко, Александр Родионов, Талгат Баталов
Артисты: Ирина Савицкова, Максим Курочкин, Олег Каменщиков, Алексей Маслодудов, Сергей Овчинников
Продолжительность 1 ч. 10 мин.
Возрастная категория 18+
В этой истории мы касаемся понятия, которое нам навязывает цивилизация как норму, – «стокгольмский синдром»: лояльность к тем, кто вас угнетает. Ни в коем случае не раздражай террористов, насильников, только, пожалуйста, с ними сотрудничай – это то, что нам сейчас транслирует современное общество. «Будь не партизаном, а полицаем, будешь партизаном – тебя повесят и деревню твою сожгут». И эта установка уничтожает само понятие героизма. Но и сегодня можно быть героем. Про это наш спектакль.
Елена Гремина
Гремина освободила своих персонажей от всех подробностей их биографий и идеологий. Скупость реплик жены или молчание мужа в ответ на ее вопрос – вот и все, что помогает нам сориентироваться в обстоятельствах их жизни и отношений. Муж забывает слово, жена тихо спрашивает: «Это потому, что тебя били по голове?». В ответ – молчание.
Воспоминания о фильме Ларса фон Триера «Догвиль» о втором пришествии Христа, который отказался миловать озверевшее человечество, здесь возникает случайно – и исключительно из-за сценографии. Собственно, ее нет как таковой, есть только несколько стульев и дверей, обозначающих мебель и комнаты, а также – клеенчатый задник с нарисованным планом квартиры: ванная, кабинет, спальня, кухня. Все они становятся местом тихих и громких боев между хозяевами, находящимися в ситуации домашнего ареста, и их надзирателями-гэбистами. Вот и все. Никаких или почти никаких разговоров про политику, про власть, про право и бесправие. Вернее – обо всем этом – но в формате кухонной войны. Не трогайте мои полотенца, – говорит женщина. – Не двигайте мои тарелки.
Царственность, натянутая, как струна, веселость, гордость, властная строгость. Она молчит, кричит, бьется в приступах удушающего отвращения. Она не выдерживает – взрывается в истерике: разбитые тарелки – бегство из осажденной крепости, где остается ее тихий интеллигентный муж. Он улыбается, молчит, заикается, читает стихи, протягивает тюремщикам полотенце, вырванное женой. Обрывает чтение стихов, замолкает, ждет. Он – мудрец, поэт, он знает, что агрессия не спасет.
Они сидят бок о бок, их тюремщики. В них – тот же разлад. Они самоуверенны и хамоваты, они быдло и трусы. Они тоже боятся. Они читают стихи. Они слушают музыку. Они тоже... Стоп, – говорит театр. Тоже, но не тоже. Есть граница «стокгольмскому синдрому», и есть предел лояльности к угнетателям. Возможно, есть катарсис очищения. Театр предлагает его буквальный образ – мойку. Освобожденный Некляев и его жена после суда возвращаются в дом. Она заставляет тюремщиков все отмыть. На сцену вывозят чистящую машину, и мыльная пена заливает сцену. Очистились? Отмылись? Или мылом залили глаза? Спектакль-агитка оканчивается лже-катарсисом, мучительным безответным многоточием.
«Российская газета»
Дома, говорят, и стены помогают. Здесь их как бы и не существовало, этих стен. Задник с планом той самой маленькой «двушки», условная выгородка из пяти стульев, ведро, полотенце, тарелки. Все всё слышат, все друг у друга на виду, и двери в туалет закрывать за собой, согласно инструкции, не положено. В маленькой комнате супруги вспоминают свою кошку Басю, которая «хорошо, что не дожила до ареста», и Ольга нарочито громко утверждает, что всех домашних животных надо хорошо и строго воспитывать, намекая на окупировавших гостиную-кабинет сторожей. А сторожа за чаем так же громко ведут беседу про «были ли американцы на Луне», под шумок разливая из хозяйского чайника водку, покуда чайник не разбивают.
Тюрьма – твой дом родной. Разорен личный порядок, и нарушено личное пространство, полотенца и стульчак в туалете грязные – так, не на политическом, а на бытовом уровне разворачивается конфликт между гражданами и представителями государственной власти.
«Петербургский театральный журнал»