Театральная компания ЗМ
Антон Чехов

Дядя Ваня

Заполярный театр драмы им. Вл. Маяковского, Норильск
Номинации на Премию «Золотая Маска» 2017г. - «Лучший спектакль в драме, большая форма», «Лучшая работа режиссера», «Лучшая работа художника», «Лучшая работа художника по свету», «Лучшая женская роль» (Маргарита Ильичева), «Лучшая мужская роль» (Денис Ганин, Сергей Ребрий)
Режиссер: Петр Шерешевский
Художник: Фемистокл Атмадзас
Художник по костюмам: Ольга Атмадзас
Художник по свету: Александр Рязанцев
Композитор: Андрей Федоськин
Музыкальное оформление: Петр Шерешевский

Артисты: Сергей Назимов, Маргарита Ильичева, Юлия Новикова, Нина Валенская, Сергей Ребрий, Денис Ганин, Степан Мамойкин, Елена Кузьменко

Продолжительность 3 ч.
Возрастная категория 16+
Есть в чеховской драматургии и прозе больная мысль, с одной стороны, ироничная, подернутая скепсисом, с другой – очень важная для него, о том, что он и его современники – некий чернозем для того совершенного человечества, которое родится в каком-то далеком будущем, через 100–200 лет. Через этот его взгляд мы и пытаемся отомкнуть пьесу. Наша история – взгляд из чеховского времени в наше и из нашего в чеховское. Мы живем после смерти Чехова уже 100 с лишним лет, и лично у меня есть ощущение, что сегодня мы переживаем скорее регресс, чем развитие человечества как такового. Особенно после всех ужасов, которые были созданы самим человеком в ХХ веке. Я имею в виду такие явления как Гитлер, Сталин, холокост, ГУЛАГ. Чехов мечтал о прекрасном далеко, для которого он был черноземом, а мы из сегодняшнего дня смотрим на него самого как на вершину человеческой культуры, после которой мы отправились совсем не в ту сторону. Получается странная культурологическая петля: Чехов смотрел вперед, мы – назад. Мы эмоционально устремлены в тому времени как к некоему духовному ориентиру, черпаем в нем то, на что пытаемся равняться. Если говорить об основной теме, то, думаю, «Дядя Ваня» – это рассказ о том, как жить, когда внезапно ускользает понимание смысла делания чего-то своего на этой земле, понимание, ради чего ты живешь, куда направляешься; как дальше находить в этих условиях силы для существования, когда твоя вера рушится. Когда я приехал в Норильск, начиналась весна и по дворам летали целлофановые пакеты. Из норильской весны у нас с художником Фемистоклом Атмадзасом и родился образ постапокалиптического завтра. На осколках прошлого мы рассказываем историю уходящей в небытие культуры. Пробуем примерить на себя те обстоятельства, ощутить диссонанс, проверить то, как Чехов отзывается на нас сегодняшних, насколько мы стали жестче, прямее. А ведь по сути мы, люди, не меняемся и точно так же не знаем, в чем смысл жизни. Найти его – задача важная и неразрешимая. Скорее, поиски решения и составляют главный смысл.
Петр Шерешевский
Ключевой формулой «Дяди Вани» Петра Шерешевского могла бы стать реплика героини другой пьесы Чехова: «Моя душа – как дорогой рояль…» Музыкальных инструментов на сцене – по количеству действующих лиц. Поверхность сцены устлана ковром из прозрачных полиэтиленовых пакетиков, взмывающих под ногами героев и тут же безжизненно опадающих. Спектакль в «концертном исполнении» персонажи играют вместе и врозь, присаживаясь каждый за свой инструмент, выступая соло или образуя дуэты. Можно сказать, что треплевская Мировая душа воплощена своего рода оркестром, группой лиц без центра. Гипертекст спектакля создается приемами умножения и цитирования. Но то, что спектакль вбирает в себя художественные образы других спектаклей, других пьес Чехова, работает на его тему – накапливания, повторения, вечного возвращения.
«Петербургский театральный журнал», блог
Режиссер Петр Шерешевский верен себе: он выстраивает действие по прихотливым законам музыкальной гармонии. Жанр спектакля определен как «концерт для одиннадцати пианино и одного рояля», и действительно – батарея фортепиано составляет основу декорации, а актеры время от времени музицируют, сольно и в ансамбле. Зажатые на авансцене, как на краю света (образ, весьма актуальный для Норильска), по щиколотку в использованных пластиковых пакетах, среди неживого леса, деревья в котором подозрительно напоминают больничные капельницы, чеховские герои поют, шепчут и кричат в зал. О том, что их существование спустя век с лишним с момента написания пьесы осталось трудным, порой невыносимым, и о том, что, несмотря на это, надо как-то продолжать жить. В слаженном актерском ансамбле выделяются артистичный дядя Ваня Сергея Ребрия, ершистый эксцентричный Астров Дениса Ганина, ослепительная Елена Андреевна (Маргарита Ильичева не только передает сексуальную манкость своей героини, но и вдоволь иронизирует над ней) и синий чулок Соня (Юлия Новикова), втайне представляющая себя отвязной рокершей.

Андрей Пронин






Несколько лет назад польский режиссер Кристиан Люпа ставил в Александринском театре «Чайку» на фоне постиндустриального пейзажа – то ли развалин атомного реактора, то ли остатков великой стройки. Люпа не знал, что прообраз его сталкеровской зоны находится в Норильске, откуда родом чеховские персонажи спектакля Петра Шерешевского. Слова Астрова, которые произносит Денис Ганин, вместо чертежей демонстрируя искореженные внутренности рояля, «разрушено уже почти все, но взамен не создано еще ничего», как и слова Сони Юлии Новиковой о труде и жертве во имя тех, кто будет жить после, обретают здесь особый подтекст, связанный с памятью конкретного места. В спектакле Шерешевского мир выродился, время зависло, оно сбоит в силу какой-то непоправимой ошибки. Герои остались на пепелище своих надежд в состоянии оцепенелости, их души выскоблены. Мелодия, что исполняется ими на одиннадцати проржавевших пианино, звучит диссонансом, фальшиво. Елена Андреевна Маргариты Ильичевой, чья красота туманит и обезволивает, – здесь единственный центр притяжения, сладостный омут и забытье от душной и непоправимо испорченной жизни.

Вера Сенькина








На странице использованы фотографии Владимира Макушкина