Пресса

«Мертвые души»: российская константа

Василий Бархатов поставил оперу о России, не изменившейся с гоголевских времен.

Мариинский театр привез в Москву грандиозную постановку по гоголевским «Мертвым душам». Поставил ее самый молодой и удачливый оперный режиссер страны Василий Бархатов, музыкальным руководителем выступил маэстро Валерий Гергиев, а художником-постановщиком Зиновий Марголин. За эту работу Бархатов и Марголин номинированы на «Золотую маску», компанию им составляют Светлана Волкова (Плюшкин, главная женская роль); Сергей Алексашкин (Собакевич, главная мужская роль) и Сергей Семишкур (Ноздрев, главная мужская роль).

Спектакль Бархатова — большая удача не только для Мариинки, но и для оперного жанра в целом. Во-первых, это удачное восстановление практически забытой советской классики (Родион Щедрин написал «Души» в 70-е годы XX века), ее помнят те, кто видел или знает о существовании постановок Бориса Покровского и Юрия Темирканова. Во-вторых, поставлена опера как образец большой формы, с отменным вкусом и очевидным чувством юмора. В-третьих, она на отлично спета и сыграна (что сегодня, к сожалению, редкость).

И все это — несмотря на тот факт, что произведение Щедрина чрезвычайно многолюдно: в постановке 32 сольных партии, свою лепту вносят два хора (один из которых находится прямо на сцене). В версии Бархатова все значимые гоголевские персонажи прописаны до мельчайших деталей, обескураживающих даже опытного зрителя. Режиссер лишает поэму русского классика временного контекста.Чичиков в постановке Мариинского театра подозрительно похож на типового банковского служащего — по сути своей обывателя с заискивающими манерами и фальшивым американским радушием. Изумительной метафорой беспочвенного благодушия и неуместной мечтательности Манилова является сцена на пасеке, — супруги Маниловы собирают мед, дружно улыбаясь, а Чичиков в этом меду вязнет.

Коробочку Бархатов превратил в уроженку Узбекистана и по совместительству владелицу швейной мастерской с работницами-нелегалками, Плюшкина — во вполне узнаваемого современного бомжа. Гоголевский Ноздрев стал у него пьяницей и развратником в окружении полуголых проституток. Старомодное и никому не интересное мрачное брюзжание Собакевича разбавляется его неожиданным сходством с генсеком Брежневым.

Важная (если не основная) составляющая «Мертвых душ» Бархатова — сценография. Все пространство сцены занимает гигантская бричка Чичикова. Конструкция представляет собой два прокручивающихся колеса и перекладину-видеопанель между ними. На ней демонстрируются проекции бесконечных похоронных шествий и заснеженных полей-лесов по дороге Москва-Херсон (именно этот путь проделал Чичиков в гоголевской поэме). Сильные режиссерские и сценические метафоры вкупе с острой и не всегда приятной уху музыкой Щедрина рождают в зрителе понятное и закономерное чувство вселенской тоски. Вся наша жизнь похожа на страшные мистические похороны, сначала чужие, потом свои. К слову, в финале оперы будки, в которых периодически прячутся герои, становятся гробами.

И Щедрин, и Бархатов, и Гергиев, и Марголин сумели донести до зрителя смысл гоголевской поэмы — страна наша уныла, чересчур неповоротлива и громоздка, а жители ее — сплошь и рядом мертвые души. Никого не добудишься.