Театральная компания ЗМ

Пресса

19 июня 2012

Платоновский фестиваль подарил множество незабываемых впечатлений

Алла Ботникова | Культура ВРН

Мыслями о спектакле Малого драматического театра – Театра Европы «Жизнь и судьба», а также о других событиях Второго Платоновского фестиваля искусств делится профессор Алла Борисовна Ботникова.



Похоже, весь город озабочен Платоновским фестивалем. Не весь, наверное. Но впечатление такое. Все, с кем сталкиваюсь, и все, кто звонит, обязательно рассказывают что-нибудь про фестиваль. Кому-то не досталось билета на спектакль или концерт. Сетуют. Кто-то похваляется книгами, купленными в шатрах на главной площади. Радуются: не ожидали приезда таких издательств. Кто-то рассказывает о встречах с приезжими литераторами («Наталья Иванова – это интересно», или: «Захар Прилепин занимался больше пиаром»…) Кто-то повествует о выставках (бесспорное предпочтение мои собеседники отдают выставке Лазаря Гадаева; понятно: благодаря памятнику Мандельштаму он породнился с городом). Кто-то восторгается тонкой и выразительной игрой Сергея Крылова… Всех откликов не перечесть. Ловлю их и радуюсь. Прекрасно, что люди обсуждают не цены на ЖКХ, не погоду (ох, и жаркая она нынче стоит!), не случай, произошедший на их глазах, а вопросы культуры.



Я же хожу в театры. На другое пока не хватает сил, но надеюсь еще наверстать упущенное. Театральные впечатления захлестывают. Сразу разобраться в них трудно. Театры, друг за другом, предъявляют зрителям одно зрелище за другим, притом, что каждое говорит с нами на своем языке, каждое (из увиденного) значительно и каждое требует отдельного разговора.



Одно из самых сильных впечатлений и первое по времени просмотра – «Жизнь и судьба» в театре Льва Додина. Спектакль не новый, известный, критикой не забытый, одаренный многочисленными премиями. Успех его вполне ожидаемый и все-таки … неожиданный. Неожиданный из-за необычности сценической формы. Она позволила создателям спектакля не только воспроизвести трагические вехи ХХ века: великую войну, лагеря, холокост, коллективизацию, политизацию науки, но при этом емко и выразительно сформулировать главную мысль о соотношении большой истории и отдельной человеческой судьбы, о важности и необходимости нравственного выбора.



«Жизнь и судьба» - спектакль-событие. Поражает то, как удалось его создателям уложить в один, хотя и продолжительный, театральный вечер (спектакль идет более трех с половиной часов) шестисотстраничный роман Василия Гроссмана. Печальная судьба романа известна. Он был издан лишь почти четверть века спустя после смерти автора и сразу же назван едва ли не лучшим романом ХХ столетия. Не будем безоговорочно утверждать, что это так, но произведение, безусловно, значительное. Самое важное, пожалуй, что от сценического переложения оно не только не пострадало, но, скорее, наоборот – выиграло. Конечно, некоторые сюжетные линии выпали, другие сильно редуцированы. От отдельных, даже выразительных, эпизодов пришлось отказаться. Но главное сохранено. Более того, благодаря неизбежным сокращениям, идея романа получила более отчетливое звучание.



Перевод прозы в драму потребовал немалой работы. Известно, что режиссер более четырех лет трудился над этим спектаклем. Своим студентам, начинающим сознательную жизнь уже в XXI столетии, он пытался представить время их отцов и дедов. (Для них-то оно, как и для многих сегодняшних зрителей, конечно, «отдаленней чем Пушкин», незапамятное прошлое.). Он ездил с ними по местам описываемых в романе событий, включая не только Сталинградский плацдарм, но также Норильск и Освенцим. Для чего? Хотел, чтобы знали и помнили. То время для Додина не мертво, он убежден (и это действительно так!), что проблематика романа сохраняет актуальность и по сию пору. Ведь прошлое никогда не умирает, оно всегда с нами, идет ли речь о жизни отдельного человека или о жизни страны.



Время действия – годы Великой Отечественной войны, события на фронте и в тылу, в сталинском лагере на Колыме и в гитлеровском лагере уничтожения, в Освенциме. Люди той поры еще хорошо помнили коллективизацию, ночные обыски, аресты и задержания 1937 года, уже близилась компания по «борьбе с космополитизмом». Неспокойное, трагическое, убойное время. Заново осмыслить его – задача нелегкая.



В спектакле она решена неожиданно просто с помощью симультанной организации сценического пространства. Разнородные по масштабу события расположены одновременно на одной сценической площадке, почти как в средневековом театре. Что-то происходит на авансцене, что-то видится на заднем плане. Большая железная решетка разделяет эти пространства. Вначале действующие лица используют ее в качестве волейбольной сети, перекидываясь через нее мячом (символ мирного довоенного времени). В других местах она представляет стальную решетку лагерей, отделяя тот страшный мир от повседневной жизни большинства. Повседневность представлена лаконично: старомодный буфет, железная кровать, стол неопределенного назначения. На заднем плане виден душ.



Пространства по ту и другую сторону решетки - отнюдь не отделенные друг от друга миры, их обитатели то и дело меняются местами. Более того: не успевают еще действующие лица одного эпизода покинуть сцену, как на ней разыгрывается нечто совершенно другое, с другими участниками. Это совмещение и соположение планов образует тот удивительный хронотоп спектакля, в котором время и пространство сливаются воедино. Между эпизодами нет пауз: сплошное, непрерывное течение жизни, в которой синхронно происходят события исторического масштаба и каждодневные. Люди страдают, принимают решения, влюбляются, ссорятся… Сопрягаются вместе история и философия, быт и политика, идеологические споры и страстные любовные объятия, события страшные и обыкновенные. Разнородные сцены сменяют друг друга. Группа голых узников, застывших перед расстрелом на краю рва… Командир, задерживающий выступление части, чтобы по возможности предотвратить ненужную гибель солдат… Лагерное убийство из-за пары относительно целых сапог… Семейные неурядицы в обычной московской семье…



Как в кино, крупный план пересекается с общим. Панорамное развитие событий обеспечивает широту охвата действительности, а одновременность происходящего – его эпическую полноту. Место узнаваемо, время тоже точно определено. «Наш адрес не дом и не улица…», как поется в известной песне…



Человеческая жизнь прочно вписана в обстоятельства, предлагаемые историей. Отблеск исторических событий ложится на происшествия частной жизни. Как известно, история ХХ века трагична. Не только из-за огромных военных потерь. Потрясающая находка режиссера: заключенные в гитлеровском лагере и в сталинском ГУЛАГе маршируют под одну и ту же «Вечернюю серенаду» Шуберта, превращенную в маршевую песню. В этой ситуации разговор убежденного коммуниста и эсэсовца Лиса излишен: любой тоталитарный режим направлен на уничтожение личности. Это даже не уподобление сталинизма гитлеризму. Это – исходная точка в размышлениях об историческом детерминизме и связанном с ним вопросом о необходимости нравственного выбора.



Центром сюжетного развития в спектакле становится история талантливого ученого-физика Виктора Штрума. В этой сюжетной линии сконцентрированы все важнейшие проблемы, исторические и личные. История семьи Штрумов - событийный сгусток века. Мать Штрума, врач Анна Семеновна, во время оккупации вместе с другими евреями погибла в гетто во время акции уничтожения. Жена Штрума Людмила переживает трагедию многих матерей: ее сын от первого брака погибает после тяжелого ранения в одном из боев за Сталинград. Арестован муж Жени – сестры Людмилы, а затем и отважный и умный военачальник Новиков, ставший ей близким и любимым человеком… Беды, несчастья, утраты… Всего не перескажешь. Спектакль густо населен. В театральной программе двадцать восемь действующих лиц. В спектакле их, наверное, больше, если учесть еще массовые сцены.



При этом нельзя сказать, что перед нами много ярко выраженных индивидуальностей. Скорее, наоборот. По-видимому, режиссер не стремился к выявлению отдельных характеров, поскольку задача была скорее философско-публицистической. В этом случае важнее было показать некие общие для всех людей реакции на драматические вызовы судьбы. Поэтому актеры в спектакле больше проигрывают ту или иную драматическую ситуацию, чем играют характер или «биографию» персонажа.



Исключение составляет, пожалуй, только образ Штрума. Его роль исполняет Сергей Курышев. Сложная фигура. Перед зрителем – человек, всецело и безраздельно отдавший себя науке. В отношениях с женой и дочерью он рассеянно ласков. Не то чтобы безучастен, но просто, занят в основном другим. По-настоящему заинтересованно и страстно он способен говорить только о своем открытии. Когда дело касается научных выводов, в их отстаивании он непреклонен. Но неистово, почти как дикарь, радуется ободряющему звонку Сталина. С удовлетворением, без всяких сомнений воспринимает все льготы, которые последовали за начальственным звонком, полагает, что это он заслужил. О других не задумывается. Пока не отказывается перед выбором. От него требуют поставить подпись под письмом, сочиненным в официальных инстанциях о том, что в Советском союзе нет репрессий. С содержанием письма он не согласен. Но понимает, что отказ будет означать конец карьеры. Колеблется. Мучится. Но подписывает. Штрум сделал свой выбор…



Грустная история… Но на ней спектакль не кончается.



Эмоциональный центр драматического действия, и одновременно сильнейше место романа – письмо Анны Семеновны Штрум. Оно открывается еще одну страницу нашей общей истории, мало освоенную литературой. Мать пишет сыну из-за колючей проволоки еврейского гетто на оккупированной Украине. В спектакле письмо звучит частями на протяжении всего действия. Его текст читает актриса Татьяна Шестакова.



Немолодая женщина с натруженными отекшими ногами, в скромной одежде: темное платье с кружевным воротничком - такое носили обычно учительницы, библиотекарши, районные медицинские работники. Голос тихий. Читает, почти без выражения, без пафоса, отстраненно. Так читают чужой текст, или текст, ставший чужим, потому что ничего уже дальше не будет. С каждым появлением актрисы на сцене возрастает тревога. В публицистическое действо вторгается лирическая стихия. «Трудно понять людей», - говорит Анна Семеновна. В гетто тоже люди ведут себя по-разному. Много низости, эгоизма, но много и самоотверженности. Все зависит от нравственных установок личности. Предсмертные слова Матери исполнены любви: «Витенька… Вот и последняя строка маминого письма к тебе. Живи, живи, живи вечно… Мама».



Этими словами кончается спектакль.



В нем речь идет о прошлом, но вопрос о жизни и судьбе вечен. История неизменно испытывает человека на прочность. Нравственного выбора никто не отменял.



* * *

Отзвучали последние фестивальные аплодисменты. Увядают цветы, которыми одаривали исполнителей. А пережитое и перечувствованное остается с нами. Хочется заново восстановить в памяти и осмыслить все. И странную интерпретацию шекспировской «Бури» в «Миранде» Коршуноваса… И неожиданного «Дядю Ваню» у вахтанговцев, где верность тексту сочетается с его неожиданным прочтением. Прочтением, признаемся, огорчающим, как способны огорчать только собственные фотографии… И, конечно, необычайного, гениального, поэтичного Габриадзе…



Жаль, что все уже кончилось. И как хорошо, что это было. С фестивалем нам явно повезло. Спасибо всем, кто это все организовывал и устраивал.



оригинальный адрес статьи