Пресса
Конкурсная программа
Региональные проекты
«Золотая Маска в кино»
Зарубежные проекты
«Золотая Маска в городе»
Детский Weekend
Внеконкурсная программа
Архив
2 апреля 2019
За четверть века своего существования «Золотая Маска» стала отечественным театральным «Оскаром». Авторитет ее бесспорен, всяк стремится попасть хотя бы в лонг-лист, на церемонии награждения зал аплодирует без принуждения и от души, как в Америке, хотя рискует отбить ладони: «Маска» разрослась до каких-то гигантских размеров, о которых создатели — Союз театральных деятелей эпохи Михаила Ульянова, — рискнувшие когда-то вслед за кинематографистами учредить собственную, независимую от государства премию, и помыслить не могли. Киношники с тех пор разругались, и премий у них теперь несколько, «Маска» же — лукавый венецианский лик, придуманный художником Олегом Шейнцисом, — одна и вне конкуренции.
Цифры
В конкурсе сегодня — 84 спектакля. От соревнования московских и питерских мастеров, как это было вначале, «Маска» давно уже перешла к реальному отражению ситуации в российском театре как таковом: Лесосибирск, Шарыпово и Кудымкар с населением в несколько десятков тысяч человек или того меньше присутствуют в афише наравне со столицами. Эксперты отсмотрели около 1100 спектаклей. Их поездки по городам и весям — важнейшая часть работы, на нее, по словам гендиректора премии и фестиваля Марии Ревякиной, тратится 22–23 миллиона рублей в год. 327 номинантов, из которых «Маски» получат всего 37. Только соискателей на звание лучшего режиссера драматического спектакля 27 человек (притом что названий 29, просто Виктор Рыжаков и Дмитрий Егоров номинированы каждый за две разные постановки). Понятно желание экспертов включить в этот список как можно больше талантливых людей, но все равно не получается: за кадром остался, например, Дмитрий Крымов с великолепным спектаклем «Муму». Или постановки Мастерской Брусникина. Любой критик легко добавит к этому перечню еще несколько названий. Так, может, не нужно гигантомании: пусть номинантов будет меньше, тем более что это все равно авторский выбор, с которым всегда будут спорить? Мне лично не верится в 29 суперблестящих режиссерских решений, и многие увиденные спектакли — это просто крепкие, хорошие работы, не более того. «Маска» все-таки не смотр достижений как таковых, а конкурс самых ярких и неожиданных премьер года со своей интригой. При таком количестве номинантов интрига пропадает, зато вылезает бессмертный принцип «всем сестрам по серьгам».
Думаю, что ситуация больших цифр является отражением в том числе и повышенного градуса комплиментарности в сегодняшней критике. Пишут сейчас все больше в сети, и если довериться мнениям коллег, то можно подумать, что на сцене появляется один шедевр за другим. Критические (в прямом смысле) рецензии умерли как жанр. Есть пара-тройка модных имен, о которых высказываются все — причем те, кто назначил их властителями дум, беззастенчиво соревнуются друг с другом в количестве и качестве комплиментов, — и есть немало театров, о которых почти никто никогда ничего не пишет (разве что «Петербургский театральный журнал»). Между тем даже отобранные в качестве номинантов спектакли неравноценны по своим художественным достоинствам, а некоторые так и откровенно спорны.
На победу в жанре «Эксперимент» претендентов меньше — всего 11. Хотя сегодняшний неолдскульный театр богат и разнообразен, как никогда. И здесь, если не считать «Волшебной страны» из Ростова-на-Дону, как раз присутствуют только Москва и Петербург. Не знаю почему: то ли именно в столицах, обласканные все той же критикой, приживается самый смелый опыт, то ли на периферии он просто менее заметен. Спектр поисков впечатляет: здесь и панк-макраме (проект Электротеатра и Бориса Юхананова «Орфические игры» — в идеале жюри должно смотреть их шесть полных дней), и социологические исследования (франшиза группы Rimini Protokol «100% Воронеж»), и гибрид иммерсивного и инклюзивного театров («Разговоры» в пространстве «Квартира» Бориса Павловича). Я бы в «Эксперимент» включила еще и провокационно-мизантропическую «Прозу» Раннева, где есть певцы, но нет инструменталистов и вообще музыки в традиционном понимании, однако ее отнесли к номинации «Опера» наравне с волшебной «Альциной» в Большом театре.
Фавориты
В конкурсной программе идет негласное соревнование между «Тремя сестрами» Константина Богомолова в МХТ и «Тремя сестрами» Сергея Женовача в СТИ (хотя последние, опять же по непонятной причине, отнесены в номинацию «спектакль малой формы»). У каждой постановки есть свои поклонники, я лично выбираю Женовача, о чем уже писала, но вообще пальму первенства в чеховском состязании отдала бы Виктору Рыжакову за спектакль, поставленный им с «Июльансамблем»: образ Прозоровых, бегущих за уходящим навсегда поездом и теряющих на ходу сумки, шляпки, остатки разума и манеры, совершенно прекрасен. Но Рыжаков и без того герой года: его спектакли «Солнечная линия» в ЦИМе и «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» в Александринке присутствуют, кажется, во всех номинациях драмы.
Виктор Рыжаков — непревзойденный интерпретатор текстов Вырыпаева (их спектакли «Бытие №2» и «Кислород» открыли когда-то новую страницу истории сцены), поэтому «Солнечная линия» с Юлией Пересильд и Андреем Бурковским ожидаемо хороша. А вот его «Оптимистическая» произвела в Москве настоящий фурор: никто не ожидал, что заигранная пьеса может оказаться незнакомой и вызвать такие сильные чувства.
С момента появления пьесы Вишневского прошло 87 лет. Поэтому авторы спектакля вывели на сцену мертвую команду моряков, а заодно вместили в их «прощальный бал» едва ли не весь контекст культуры прошлого века, от Достоевского и Блока до Queen и Pink Floyd, от Мэрилин Монро до крокодила Гены. Рыжаков — мастер метафоры и безумного коллажа, где музыка и гротеск важнее слова. Все его спектакли немного походят на концерт, состоящий из хитов и не дающий зрителю расслабиться ни на мгновение. Команда артистов-матросов с выбеленными лицами — привет из царства мертвых и старого театра масок — существует на предельном градусе напряжения, каждый там будто действительно получил последний и единственный шанс поговорить с потомками и после уйти навсегда. Как уходят в финале Свидетели Истории — неподражаемые Эра Зиганшина и Аркадий Волгин, уходят в абсолютной тишине, без музыки, уходят так, что потрясенный зал не в силах поначалу даже аплодировать. Думаю, что успех «Оптимистической» в Москве связан еще и с возможностью для зрителей элементарно пережить сильную эмоцию: ужас или восторг, боль или смех, причем в умном, сложном, современного вокабуляра спектакле (среди его авторов драматург Ася Волошина и художники Мария и Алексей Трегубовы). Здесь нет ни грана умствования и инфантилизма, которыми грешат многие модные постановки. И не менее важное: у режиссера не абстрактно-равнодушная позиция по отношению к радикально изменившемуся миру, а личная и определенная. На нее и откликается зал.
Актриса Анна Блинова выдвинута на «Маску» за исполнение роли Комиссара. Гимназисточка со шляпной коробкой в руках, юное создание с тонким неуверенным голоском так и не станет революционной тигрицей, но явит миру удачный эксперимент по превращению живого человека в функцию — главное «достижение» двадцатого столетия. Ее драма неожиданно ярче всего обнаружит себя в монологе «героини самоубийства и героина» Мэрилин Монро, написанном Андреем Вознесенским: «Невыносимо прожить, не веруя…» Артистка читает его на таком накале чувств, что за нее становится страшно. Комиссар окаянной партии, Мальвина, Коломбина, клоун с красным носом — это все она, на самом деле «баба слабая — я разве слажу?». Никто не сладил с жизнью и смертью ни в рассказанной когда-то подлинной истории про моряков и революцию, ни в питерском прекрасном спектакле.
Кирилл Серебренников. Это такой удивительный театр, который происходит сейчас на наших глазах. Находясь уже почти год под домашним арестом, режиссер выпускает три успешных спектакля: «Так поступают все женщины» в Цюрихе, «Набукко» в Гамбурге и «Барокко» в «Гоголь-центре». Становится героем первого проекта Мобильного художественного театра (он задуман как приложение со спектаклями, поставленными специально для смартфонов) — «1000 шагов с Кириллом Серебренниковым», когда зрители проживают полтора часа из жизни режиссера, повторяя его ежедневный маршрут в районе Пречистенки. Да здравствуют технологии, конечно, но хотелось бы для художника свободы. Тем более такого художника. В этом году на «Маску» претендуют сразу два его спектакля: «Маленькие трагедии» в «Гоголь-центре» и «Нуреев» в Большом, вернувший главному театру страны художественный масштаб, блеск и международную славу.
О «Маленьких трагедиях» уже много написано. Вспомним только, что именно Серебренников умеет не просто ставить спектакли в условиях несвободы — но создавать, извлекать Музыку в век Чумы. Не искать правых и виноватых, а утверждать Гармонию. Его финальный «Пир во время чумы» со «стариками» войдет в учебники: это реквием по ушедшей славе и уходящей жизни, по старому театру как таковому, по всем нам, на кого Зима ведет и ведет свои дружины. Кстати, на «Маску» выдвинуты героини этого великого финала Майя Ивашкевич и Светлана Брагарник — ее Мери поет там песню о том, что сама жизнь стоит на паперти и просит милостыни.
Есть среди режиссеров один непохожий на других — со своей выстраданной темой, открыто (без страха показаться старомодным) декларируемой нравственной позицией и откровенной любовью к нестоличным театрам и актерам (они отвечают ему тем же). Дмитрий Егоров выдвинут на «Маску» тоже за два спектакля — «Время секонд хэнд» Светланы Алексиевич в Омском театре и «Я.Другой.Такой.Страны.» по текстам Дмитрия Пригова в Красноярском. Он всегда почти что скальпелем, жестко препарирует архетип советского человека как такового, умудряясь при этом обрушить на зрителя море любви и сочувствия. Теперь же его «драматический концерт» на темы концептуалиста и поэта Пригова привлекает прежде всего формой, остроумно соединяющей лирику и пародию.
На грани и за гранью
Все претенденты на «Маску» уже не первый год неизбежно размывают границы тех самых номинаций, в которых выдвигаются. Очевидно, это необратимый процесс. Вот «Комната Герды» Яны Туминой, чей жанр обозначен как «лирический хоррор». Крошечное пространство, одна актриса. Галдящие в зале дети, кукольный театр с вылетающими откуда-то птичками и тикающими часами. Через пять минут невозможно оторвать глаз как раз от этих детей: из их рук выпадают гаджеты, а лица опрокидываются в бездну, о существовании которой они не подозревали. Взрослые тоже уже там, потому что спектакль не об андерсеновских Герде и Кае, а о невозможности любви. О том, что в жизни часто самые заветные мечты как раз и не сбываются. Алиса Олейник не просто играет старушку-Герду, вспоминающую свою жизнь, — она рисует дивную графику, показывает какой-то волшебный фильм наподобие тех, что делает Юрий Норштейн, рассказывает притчу. Множество самых изощренных приемов подчинены одному актеру.
У Владимира Панкова в «Старом доме», напротив, задействовано около 30 исполнителей. Знаменитую пьесу Алексея Казанцева, которую прежде рассказывали как обаятельную историю про обитателей московской коммуналки, режиссер превратил то ли в сон, то ли в воспоминание, то ли в концерт (судя по всему, главный жанр нынешнего театрального сезона). Все герои, плохие и хорошие, берут в руки музыкальные инструменты, метлы и затягивают вместе с дворниками «Надежды маленький оркестрик». Пьеса в пространстве неуютного подвала на Соколе (он и Казанцеву не нравился), но в современном театральном измерении ожила: спектакль только что заслуженно получил главную премию московского театрального сезона.
В конкурсной программе особое место занимают театры из малых далеких городов. Все они очень разные. Хорошо знаю ситуацию: приезжаешь в российскую глубинку, видишь тамошнюю реальную жизнь — а в местном театре талантливый молодой режиссер со смелыми замыслами и замечательные (в провинции они все замечательные) артисты. Язык не поворачивается говорить о недостатках, хотя критерии качества — это не географическое понятие. Знаю, что со мной не все согласятся, но полагаю, что расхваленные сверх меры «Мертвые души» из Лесосибирска заслуживают серьезного разговора об избытке телесности на сцене, любительских приемах игры и затянутости действия. Как «Черный монах» из Кудымкара — подробного осмысления предложенной Верой Поповой жесткой оригинальной концепции чеховской повести. Здесь убран весь романтический флер: мистический двойник героя, плод его больного воображения, ходит рядом со всеми, босой и в черном худи, пользуется компьютером и даже пытается урезонить нервного самовлюбленного Коврина. Притом что сам Коврин — это родной брат профессора Серебрякова из «Дяди Вани», он умствует, ничем не занят всерьез и на самом деле всего лишь разрушает жизнь двух прекрасных людей — Тани и ее отца, трогательно влюбленного в свой сад.
…Сегодня мы находимся в ситуации, когда государство в лице Минкульта изо всех сил старается подмять под себя театр. Чтобы легче было руководить, попытались создать монстра — Первый национальный театр России, объединив Волковский в Ярославле и Александринку в Питере. Такое своего рода укрупнение колхозов: насмешили весь театральный мир, породив распри в труппах. Не сомневаюсь, что в планах начальства — и объединение двух МХАТов, как ни диковинно это пока звучит. На таком фоне «Золотая Маска» — это, в сущности, последняя территория свободы и театрального братства, где критерии оценок определяются только творчеством, и ничем иным, а своих не дают в обиду. «Иду я по канату — сама себе кричу: “Стоять!”», — как поет Пугачева в спектакле-концерте (опять!) Дмитрия Волкострелова «Диджей Павел», состоящем из 11 треков. Спектакле — он посвящен памяти Михаила Угарова, — сделанном с абсолютным ощущением свободы и редким для сегодняшней сцены оптимизмом. Именно такую «Маску» важно не сдать и не потерять.
оригинальный адрес статьи
«Золотая Маска»: игра по своим правилам
Нина Агишева | Интернет-издание СнобЗа четверть века своего существования «Золотая Маска» стала отечественным театральным «Оскаром». Авторитет ее бесспорен, всяк стремится попасть хотя бы в лонг-лист, на церемонии награждения зал аплодирует без принуждения и от души, как в Америке, хотя рискует отбить ладони: «Маска» разрослась до каких-то гигантских размеров, о которых создатели — Союз театральных деятелей эпохи Михаила Ульянова, — рискнувшие когда-то вслед за кинематографистами учредить собственную, независимую от государства премию, и помыслить не могли. Киношники с тех пор разругались, и премий у них теперь несколько, «Маска» же — лукавый венецианский лик, придуманный художником Олегом Шейнцисом, — одна и вне конкуренции.
Цифры
В конкурсе сегодня — 84 спектакля. От соревнования московских и питерских мастеров, как это было вначале, «Маска» давно уже перешла к реальному отражению ситуации в российском театре как таковом: Лесосибирск, Шарыпово и Кудымкар с населением в несколько десятков тысяч человек или того меньше присутствуют в афише наравне со столицами. Эксперты отсмотрели около 1100 спектаклей. Их поездки по городам и весям — важнейшая часть работы, на нее, по словам гендиректора премии и фестиваля Марии Ревякиной, тратится 22–23 миллиона рублей в год. 327 номинантов, из которых «Маски» получат всего 37. Только соискателей на звание лучшего режиссера драматического спектакля 27 человек (притом что названий 29, просто Виктор Рыжаков и Дмитрий Егоров номинированы каждый за две разные постановки). Понятно желание экспертов включить в этот список как можно больше талантливых людей, но все равно не получается: за кадром остался, например, Дмитрий Крымов с великолепным спектаклем «Муму». Или постановки Мастерской Брусникина. Любой критик легко добавит к этому перечню еще несколько названий. Так, может, не нужно гигантомании: пусть номинантов будет меньше, тем более что это все равно авторский выбор, с которым всегда будут спорить? Мне лично не верится в 29 суперблестящих режиссерских решений, и многие увиденные спектакли — это просто крепкие, хорошие работы, не более того. «Маска» все-таки не смотр достижений как таковых, а конкурс самых ярких и неожиданных премьер года со своей интригой. При таком количестве номинантов интрига пропадает, зато вылезает бессмертный принцип «всем сестрам по серьгам».
Думаю, что ситуация больших цифр является отражением в том числе и повышенного градуса комплиментарности в сегодняшней критике. Пишут сейчас все больше в сети, и если довериться мнениям коллег, то можно подумать, что на сцене появляется один шедевр за другим. Критические (в прямом смысле) рецензии умерли как жанр. Есть пара-тройка модных имен, о которых высказываются все — причем те, кто назначил их властителями дум, беззастенчиво соревнуются друг с другом в количестве и качестве комплиментов, — и есть немало театров, о которых почти никто никогда ничего не пишет (разве что «Петербургский театральный журнал»). Между тем даже отобранные в качестве номинантов спектакли неравноценны по своим художественным достоинствам, а некоторые так и откровенно спорны.
На победу в жанре «Эксперимент» претендентов меньше — всего 11. Хотя сегодняшний неолдскульный театр богат и разнообразен, как никогда. И здесь, если не считать «Волшебной страны» из Ростова-на-Дону, как раз присутствуют только Москва и Петербург. Не знаю почему: то ли именно в столицах, обласканные все той же критикой, приживается самый смелый опыт, то ли на периферии он просто менее заметен. Спектр поисков впечатляет: здесь и панк-макраме (проект Электротеатра и Бориса Юхананова «Орфические игры» — в идеале жюри должно смотреть их шесть полных дней), и социологические исследования (франшиза группы Rimini Protokol «100% Воронеж»), и гибрид иммерсивного и инклюзивного театров («Разговоры» в пространстве «Квартира» Бориса Павловича). Я бы в «Эксперимент» включила еще и провокационно-мизантропическую «Прозу» Раннева, где есть певцы, но нет инструменталистов и вообще музыки в традиционном понимании, однако ее отнесли к номинации «Опера» наравне с волшебной «Альциной» в Большом театре.
Фавориты
В конкурсной программе идет негласное соревнование между «Тремя сестрами» Константина Богомолова в МХТ и «Тремя сестрами» Сергея Женовача в СТИ (хотя последние, опять же по непонятной причине, отнесены в номинацию «спектакль малой формы»). У каждой постановки есть свои поклонники, я лично выбираю Женовача, о чем уже писала, но вообще пальму первенства в чеховском состязании отдала бы Виктору Рыжакову за спектакль, поставленный им с «Июльансамблем»: образ Прозоровых, бегущих за уходящим навсегда поездом и теряющих на ходу сумки, шляпки, остатки разума и манеры, совершенно прекрасен. Но Рыжаков и без того герой года: его спектакли «Солнечная линия» в ЦИМе и «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» в Александринке присутствуют, кажется, во всех номинациях драмы.
Виктор Рыжаков — непревзойденный интерпретатор текстов Вырыпаева (их спектакли «Бытие №2» и «Кислород» открыли когда-то новую страницу истории сцены), поэтому «Солнечная линия» с Юлией Пересильд и Андреем Бурковским ожидаемо хороша. А вот его «Оптимистическая» произвела в Москве настоящий фурор: никто не ожидал, что заигранная пьеса может оказаться незнакомой и вызвать такие сильные чувства.
С момента появления пьесы Вишневского прошло 87 лет. Поэтому авторы спектакля вывели на сцену мертвую команду моряков, а заодно вместили в их «прощальный бал» едва ли не весь контекст культуры прошлого века, от Достоевского и Блока до Queen и Pink Floyd, от Мэрилин Монро до крокодила Гены. Рыжаков — мастер метафоры и безумного коллажа, где музыка и гротеск важнее слова. Все его спектакли немного походят на концерт, состоящий из хитов и не дающий зрителю расслабиться ни на мгновение. Команда артистов-матросов с выбеленными лицами — привет из царства мертвых и старого театра масок — существует на предельном градусе напряжения, каждый там будто действительно получил последний и единственный шанс поговорить с потомками и после уйти навсегда. Как уходят в финале Свидетели Истории — неподражаемые Эра Зиганшина и Аркадий Волгин, уходят в абсолютной тишине, без музыки, уходят так, что потрясенный зал не в силах поначалу даже аплодировать. Думаю, что успех «Оптимистической» в Москве связан еще и с возможностью для зрителей элементарно пережить сильную эмоцию: ужас или восторг, боль или смех, причем в умном, сложном, современного вокабуляра спектакле (среди его авторов драматург Ася Волошина и художники Мария и Алексей Трегубовы). Здесь нет ни грана умствования и инфантилизма, которыми грешат многие модные постановки. И не менее важное: у режиссера не абстрактно-равнодушная позиция по отношению к радикально изменившемуся миру, а личная и определенная. На нее и откликается зал.
Актриса Анна Блинова выдвинута на «Маску» за исполнение роли Комиссара. Гимназисточка со шляпной коробкой в руках, юное создание с тонким неуверенным голоском так и не станет революционной тигрицей, но явит миру удачный эксперимент по превращению живого человека в функцию — главное «достижение» двадцатого столетия. Ее драма неожиданно ярче всего обнаружит себя в монологе «героини самоубийства и героина» Мэрилин Монро, написанном Андреем Вознесенским: «Невыносимо прожить, не веруя…» Артистка читает его на таком накале чувств, что за нее становится страшно. Комиссар окаянной партии, Мальвина, Коломбина, клоун с красным носом — это все она, на самом деле «баба слабая — я разве слажу?». Никто не сладил с жизнью и смертью ни в рассказанной когда-то подлинной истории про моряков и революцию, ни в питерском прекрасном спектакле.
Кирилл Серебренников. Это такой удивительный театр, который происходит сейчас на наших глазах. Находясь уже почти год под домашним арестом, режиссер выпускает три успешных спектакля: «Так поступают все женщины» в Цюрихе, «Набукко» в Гамбурге и «Барокко» в «Гоголь-центре». Становится героем первого проекта Мобильного художественного театра (он задуман как приложение со спектаклями, поставленными специально для смартфонов) — «1000 шагов с Кириллом Серебренниковым», когда зрители проживают полтора часа из жизни режиссера, повторяя его ежедневный маршрут в районе Пречистенки. Да здравствуют технологии, конечно, но хотелось бы для художника свободы. Тем более такого художника. В этом году на «Маску» претендуют сразу два его спектакля: «Маленькие трагедии» в «Гоголь-центре» и «Нуреев» в Большом, вернувший главному театру страны художественный масштаб, блеск и международную славу.
О «Маленьких трагедиях» уже много написано. Вспомним только, что именно Серебренников умеет не просто ставить спектакли в условиях несвободы — но создавать, извлекать Музыку в век Чумы. Не искать правых и виноватых, а утверждать Гармонию. Его финальный «Пир во время чумы» со «стариками» войдет в учебники: это реквием по ушедшей славе и уходящей жизни, по старому театру как таковому, по всем нам, на кого Зима ведет и ведет свои дружины. Кстати, на «Маску» выдвинуты героини этого великого финала Майя Ивашкевич и Светлана Брагарник — ее Мери поет там песню о том, что сама жизнь стоит на паперти и просит милостыни.
Есть среди режиссеров один непохожий на других — со своей выстраданной темой, открыто (без страха показаться старомодным) декларируемой нравственной позицией и откровенной любовью к нестоличным театрам и актерам (они отвечают ему тем же). Дмитрий Егоров выдвинут на «Маску» тоже за два спектакля — «Время секонд хэнд» Светланы Алексиевич в Омском театре и «Я.Другой.Такой.Страны.» по текстам Дмитрия Пригова в Красноярском. Он всегда почти что скальпелем, жестко препарирует архетип советского человека как такового, умудряясь при этом обрушить на зрителя море любви и сочувствия. Теперь же его «драматический концерт» на темы концептуалиста и поэта Пригова привлекает прежде всего формой, остроумно соединяющей лирику и пародию.
На грани и за гранью
Все претенденты на «Маску» уже не первый год неизбежно размывают границы тех самых номинаций, в которых выдвигаются. Очевидно, это необратимый процесс. Вот «Комната Герды» Яны Туминой, чей жанр обозначен как «лирический хоррор». Крошечное пространство, одна актриса. Галдящие в зале дети, кукольный театр с вылетающими откуда-то птичками и тикающими часами. Через пять минут невозможно оторвать глаз как раз от этих детей: из их рук выпадают гаджеты, а лица опрокидываются в бездну, о существовании которой они не подозревали. Взрослые тоже уже там, потому что спектакль не об андерсеновских Герде и Кае, а о невозможности любви. О том, что в жизни часто самые заветные мечты как раз и не сбываются. Алиса Олейник не просто играет старушку-Герду, вспоминающую свою жизнь, — она рисует дивную графику, показывает какой-то волшебный фильм наподобие тех, что делает Юрий Норштейн, рассказывает притчу. Множество самых изощренных приемов подчинены одному актеру.
У Владимира Панкова в «Старом доме», напротив, задействовано около 30 исполнителей. Знаменитую пьесу Алексея Казанцева, которую прежде рассказывали как обаятельную историю про обитателей московской коммуналки, режиссер превратил то ли в сон, то ли в воспоминание, то ли в концерт (судя по всему, главный жанр нынешнего театрального сезона). Все герои, плохие и хорошие, берут в руки музыкальные инструменты, метлы и затягивают вместе с дворниками «Надежды маленький оркестрик». Пьеса в пространстве неуютного подвала на Соколе (он и Казанцеву не нравился), но в современном театральном измерении ожила: спектакль только что заслуженно получил главную премию московского театрального сезона.
В конкурсной программе особое место занимают театры из малых далеких городов. Все они очень разные. Хорошо знаю ситуацию: приезжаешь в российскую глубинку, видишь тамошнюю реальную жизнь — а в местном театре талантливый молодой режиссер со смелыми замыслами и замечательные (в провинции они все замечательные) артисты. Язык не поворачивается говорить о недостатках, хотя критерии качества — это не географическое понятие. Знаю, что со мной не все согласятся, но полагаю, что расхваленные сверх меры «Мертвые души» из Лесосибирска заслуживают серьезного разговора об избытке телесности на сцене, любительских приемах игры и затянутости действия. Как «Черный монах» из Кудымкара — подробного осмысления предложенной Верой Поповой жесткой оригинальной концепции чеховской повести. Здесь убран весь романтический флер: мистический двойник героя, плод его больного воображения, ходит рядом со всеми, босой и в черном худи, пользуется компьютером и даже пытается урезонить нервного самовлюбленного Коврина. Притом что сам Коврин — это родной брат профессора Серебрякова из «Дяди Вани», он умствует, ничем не занят всерьез и на самом деле всего лишь разрушает жизнь двух прекрасных людей — Тани и ее отца, трогательно влюбленного в свой сад.
…Сегодня мы находимся в ситуации, когда государство в лице Минкульта изо всех сил старается подмять под себя театр. Чтобы легче было руководить, попытались создать монстра — Первый национальный театр России, объединив Волковский в Ярославле и Александринку в Питере. Такое своего рода укрупнение колхозов: насмешили весь театральный мир, породив распри в труппах. Не сомневаюсь, что в планах начальства — и объединение двух МХАТов, как ни диковинно это пока звучит. На таком фоне «Золотая Маска» — это, в сущности, последняя территория свободы и театрального братства, где критерии оценок определяются только творчеством, и ничем иным, а своих не дают в обиду. «Иду я по канату — сама себе кричу: “Стоять!”», — как поет Пугачева в спектакле-концерте (опять!) Дмитрия Волкострелова «Диджей Павел», состоящем из 11 треков. Спектакле — он посвящен памяти Михаила Угарова, — сделанном с абсолютным ощущением свободы и редким для сегодняшней сцены оптимизмом. Именно такую «Маску» важно не сдать и не потерять.
оригинальный адрес статьи
