Медея

В «Медее» такая сгущенная драма, такая мощная сила высказывания! Тут фактически конфликт двух ментальностей, двух цивилизаций. Развитой европейской, хоть и бедной, страны и варварской. Медея – проблема для них, они – проблема для нее. И она переходит черту, преступает запреты этой цивилизации.

Александр Титель

Моя задача как дирижера – найти баланс между стилистическими особенностями музыки конца XVIII века и современным оркестром. Ведь как сказал Петр Вайль в книге «Гений места», «Бах тот же, мы – другие». Музыка «Медеи» по экспрессии, напору и грандиозным эмоциональным перепадам очень близка музыке XX–XXI веков. Вот это мы и пытаемся услышать.

Феликс Коробов

История Медеи не осталась лишь в далекой, смутно понимаемой нами Древней Греции. Это может случиться сегодня, завтра, послезавтра или совсем недавно. Великая данность мифов в том, что они происходят каждый день. Нам показалось, что этот сюжет и эта музыка острее будут восприниматься на близком по времени материале.

Владимир Арефьев

Постановка Тителя–Арефьева – метафора средоточия психологизма и человечности в разреженной атмосфере теоретического концептуального театра. Ограничившись рамками сверхлаконичной сценографически концептуальной конструкции, постановщики фактически предлагают публике очень подробно психологически проработанный концерт в концептуальных костюмах, что для фресковой оперы Керубини становится по-настоящему органичным выбором.

На сцене царит детализированный психологизм. Его присутствие – в мелькающих то и дело в руках героев стаканчиках чая, в грохоте тяжелых ботинок и шорохе черных платьев, в том, как и в какой момент то одни, то другие поправляют гимнастерки, носят тазы, коробки, корзинки с вещами.

И вот уже мифологическая Медея предстает Медеей человеческой. А сам спектакль едва ли не оказывается посвящением всем женщинам трудной судьбы. Из чудовищного мифа о жестокой Медее выглядывает тяжелая, не сказать чтобы совсем непонятная, проникновенная, хоть и жутковатая история женщины в разводе, как бывает, мечтающей удавить соперницу, наказать изменника, избежать изгнания, не дать поделить детей. И уничтожающей их депрессией. Иными словами, мы имеем дело с вполне очевидной, даже банальной человеческой драмой, только рассказанной языком мифа, психологической семейной хроники и трагического концертного театра.

газета «Коммерсант»

Постановщики этот жестокий миф интерпретировали не в формате обобщенных аллюзий, а в психоаналитическом ключе, раскрывающем сам механизм раскручивания ненависти. И что особенно страшно – в женщине, жестокость которой способна обернуться феноменом «черной вдовы». Правда, режиссер Александр Титель увел аналогии вглубь и даже, наоборот, представил «Медею» в коллизиях «безмятежной эпохи». Мир его спектакля – эстетическое ретро 30-х годов. Сияющий солнечный свет, пляж, купальные костюмы, легкий джаз. Однако иллюзорность идиллии ощущается сразу: вместо плеска морских волн – на сцене давящая пространство свалка из фигурных бетонных глыб с тупыми пальцеобразными «конечностями», в мужских костюмах «милитари»: ремни, галифе, сапоги.

Медея в спектакле зловещая, но не злодейка. В простом черном платье, не страдальческая, а величественная – Хибла Герзмава. В ее Медее с первого звука, намеренно форсирующего внутреннее напряжение, вдруг открылась огромная бездна, затягивавшая в свою пучину через дурман красивейших колоратур, взрывных реакций, страшно нарастающего пульса и внезапно изменившегося голоса, переходящего почти в фальцет в миг убийства детей, не показанного на сцене. Но было понятно, что, убив детей, Медея убьет потом и себя. Просто не сможет жить без любви, в одной ненависти. Собственно, об этом ставил спектакль Александр Титель. О том, как легко нарушить баланс красоты, мирной жизни, любви, как сбитый в системе даже один винт может разрушить все. Все эти смыслы живут и в музыке Керубини, которая у Феликса Коробова звучит с пронзительной, ускользающей и мерцающей красотой, с нежными рельефами тембров, тускловатым старинным звуком.

«Российская газета»