Москва-Петушки

Поэму о человеке, главным в жизни которого в какой-то момент стало желание добраться до треклятых Петушков, где его ждала – и не дождалась – женщина, Андрий Жолдак разыгрывает в трех актах. Кажется, многовато. Но стоит включиться в систему знаков и символов этого режиссера, перейти на его театральный язык, вдохнуть полной грудью воздух, которым он наполняет спектакль, – и четырех часов как не бывало. Жолдак шаманит, колдует. Он режиссер-оборотень: пустил по сцене птиц, заставил говорить чучело лисицы, оживил голову оленя, превратил воду в молоко, а молоко в рвотные массы жэковских рабочих, нагнал дыма, полил все это дождем и страшной грозой погрохотал… Метафизика, да и только. Потусторонность и одиночество умирающего человека. Однако во всем этом «безумии» есть внутренняя, очень четкая и жесткая логика. И даже если что-то в его построениях возникает случайно, уверена, задним числом он придумает и этой «случайности» оправдание.

интернет-портал «OpenSpace.ru»



Главное и для Ерофеева, и для Жолдака – поиск абсолюта, а вовсе не «розовое крепкое за рупь тридцать семь». «Разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует моя душа!» – стенает протагонист спектакля в завершающем первый акт ключевом монологе. Его душа томится по любви и гармонии, сливающимися воедино в образе безмолвной девушки в белом, на протяжении всего спектакля ждущей своего Веничку.

Гигантские подмостки «Балтдома» постановщики обычно норовят как-нибудь сценографически ужать, Жолдаку же их мало. Вместе с художницей Титой Димовой режиссер раздвигает сцену вширь и вглубь. Разновысотное пространство «Москвы–Петушков» подчинено вертикали, ее верхней доминантой является лестница, ведущая «в небо», а нижней – стол для бесконечных возлияний, между ними – наблюдающий за происходящим гигантский глаз.

Режиссер предлагает зрителю исследование метафизики русского пьянства – Жолдак ставит не анекдот, а длящуюся без малого пять часов мистерию. Привычный для театра Жолдака прием трансляции сакрального с помощью самых профанных приемов идеально монтируется с главной особенностью литературного стиля Венедикта Ерофеева, предпочитающего излагать низкое содержание высоким штилем.

Спектакль «Москва–Петушки», как и прежние свои работы, Жолдак монтирует из шокирующих снов, экспрессивных миражей, видений и галлюцинаций. Отличие последнего создания режиссера в том, что, возможно, впервые в своей жизни он задался целью объединить эти дискретные осколки реальности в драматургически логичное и законченное целое с единой линией развития сценического сюжета от начала к концу.

интернет-портал «Фонтанка.ru»

По бурному тряпичному «морю», раскинувшемуся во всю ширину сцены, шагает здоровенный Веничка – Владас Багдонас. Харизматичному литовскому актеру, знаменитому по спектаклям Някрошюса, у «экстремиста» Жолдака пришлось иметь дело с кротким, смиренным, но таким обаятельным интеллигентом из повести Венедикта Ерофеева. Свой рецепт тайной свободы Ерофеев, сочинивший «Москву – Петушки» на кабельных работах в компании сильно пьющих людей, выразил известным образом – через крайнюю степень опьянения Венички, который от остановки к остановке пробует самые фантастические (и в то же время документальные) алкогольные коктейли. Дорога из тоталитарной Москвы за 101 километр, в райцентр Владимирской области, где Веничку никак не дождется любимая женщина с ребенком, закончится убийством героя случайной шпаной. У Жолдака этот «алкотрип» происходит в абстрактном мороке российских просторов, где один кошмар сменяется другим.

Кристина Матвиенко