

Брат Иван Федорович
Студия театрального искусства, МоскваУчастник программы «Достоевский и театр»
Режиссер: Сергей Женовач
Художник: Александр Боровский
Художник по свету: Дамир Исмагилов
Композитор: Григорий Гоберник
Артисты: Александр Прошин, Игорь Лизенгевич, Михаил Станкевич, Анастасия Имамова, Мария Курденевич/ Елизавета Кондакова, Мария Шашлова/ Варвара Насонова, Катерина Васильева, Сергей АброскинСергей Качанов
Продолжительность 2 ч. 20 мин.
Возрастная категория 18+
Декорации Александра Боровского воспроизводят пространство этого всех касающегося чаемого суда. Все сцены спектакля разыгрываются на судебных скамьях для публики, а в финале распахивается черная глубина судебной залы с пустым судейским столом – предвосхищение Страшного суда, увиденного глазами Кафки.
Спектакль «Брат Иван Федорович» на удивление аскетичен, практически лишен постановочных эффектов и сложно выстроенных мизансцен. Актеры придвинуты вплотную к зрительному залу, вся глубина перегорожена черной стеной. А действие развивается в череде почти концертных актерских дуэтов.
Для Сергея Женовача в «Брате Иване Федоровиче» гораздо важнее собственно профессиональных задач была именно актуальность темы «подростка-убийцы». «Брат Иван Федорович», если хотите, спектакль-политическое высказывание, сделанное, впрочем, не в виде широковещательного манифеста, а в привычном для Сергея Женовача стиле «тихого театра».
Явно продолжая работу над романом, начатую в самом начале пути его «Студии театрального искусства», Женовач двигается со своими молодыми актерами в самое сердце тьмы – туда, куда и носа не совали милые мальчики первого спектакля, героями которого были Алеша, Коля Красоткин и его сверстники.
Никакого морализма, столь свойственного предыдущим спектаклям Студии, здесь нет и в помине. Диалог за диалогом – Алеша и Лиза Хохлакова, Груша и Алеша, Алеша и Дмитрий, Иван и Черт, Иван и Смердяков – вас преследует лишь слово, само собой наслаждающееся. Странное это, конечно, наслаждение – раздражающее, отталкивающее своей аскезой, само в себя погруженное, не дарящее освобождения, выхода в визуальность, театральность, праздничность жеста.
Женовач пускается в сложнейший эксперимент с формой: неудобная, трудная для восприятия работа с романным словом Достоевского, которое – в отличие от распространенного клише – ни капельки не театрально, сумрачные – точно на старых дагерротипах – портреты в профиль, и почти никогда – в фас, делают нас частью этого мира, развернутого в тихом, пугающем, нетеатральном ожидании к трем пустующим судейским креслам финала. Ожидание становится формой вопрошанияи уже этим одним делает нас причастными.