В моноцентрических спектаклях Фокина человеческое существование приобретает поразительную цельность и остроту. Под давлением враждебного пространства жизнь словно бы сгущается. Все в ней приобретает дополнительную весомость, которую сам человек едва выдерживает – как при больших перегрузках. Трудно быть актером в театре Фокина. Впрочем, и зрителем – тоже непросто. Ни играющим, ни смотрящим Фокин не позволяет расслабиться, рассредоточиться; от зрителя он жестоко требует самоотдачи, ничего не обещая взамен.

Хрестоматийные слова насчет «маленького человека» Марина Неелова понимает буквально и очень по-женски: маленький человек – это попросту значит ребенок. Конечно, ее Башмачкин и старичок тоже: этакий божий одуванчик, неказистый, никчемный, но очень трогательный – и все-таки «ребенка» в нем гораздо больше, чем «старичка». А чиновничий фрак он надел случайно, по недоразумению.
Играя в «Шинели», Марина Неелова мощно и бесстрашно использует свой особый актерский дар – можно назвать его даром органичного избытка яркости. До предела заостряя рисунок, придумывая своим персонажам самые невероятные привычки и повадки, она остается в пределах естественности. Неелова не умеет пережимать, перегибать палку и т.п. – но и перегорать тоже не умеет. Для нее напряжение никогда не бывает слишком высоким.
Может показаться странным, но этим даром чаще владеют не великие трагики, а великие клоуны.

Для создания такого фантастического образа режиссеру нужен был актер невероятно гибкий и пластичный не только в физическом, но и в психологическом плане. Такого универсального актера, вернее, актрису режиссер нашел в Марине Нееловой. Когда на сцене появляется это корявое, угловатое существо с редкими спутанными клоками волос на лысой голове, зрители безуспешно стараются угадать в нем хоть какие-нибудь знакомые черты блестящей примы «Современника». Напрасно. Марины Нееловой тут нет. Кажется, она физически превратилась, переплавилась в своего героя. Сомнамбулические, осторожные и вместе с тем неловкие стариковские движения и тонкий, жалобный, дребезжащий голосок. Поскольку текста в спектакле почти нет, роль Марины Нееловой практически превращается в пантомиму. Но пантомиму поистине завораживающую.



Появление Нееловой с всхлипами, чихами, сопением, пением очаровывает с первых мгновений. Свидетели какого-то невиданного аттракциона, зрители замирают: перед ними оживает диковинный мультяшный зверек. Неелова и в самом деле похожа на грандиозное мультипликационное создание Юрия Норштейна, завораживающее мелкостью, звериной подробностью своего бытия. Создание, о котором трудно сказать что-нибудь кроме того, что оно живет какой-то мерцающей, параллельной, невиданной жизнью. Эта согласованность живого и неживого порождает на мгновение особое удовольствие, подаренное Гоголем литературе – догадку о том, что одно и другое не противостоят друг другу, а живут в едином мире, и что живое, может быть, вовсе не живо, а мертвое не мертво.
фотография © Виктор Сенцов